Не сразу понимаю, почему женщина в моих руках настораживается и заметно бледнеет, даже когда до меня доходит, что где-то поблизости, кажется, на полу звонит ее телефон.

Какая разница, кто звонит, если конец мира не наступил. А если наступил — тем более, какой смысл отвечать.

Но она неловко отстраняется и поднимает телефон, который еще несколько минут назад не имел значения и мог быть даже раздавлен. И, может, и стоило его раздавить, потому что еще до того, как я замечаю фото абонента, понимаю, чувствую, кто так настойчиво к ней прорывается.

Я ожидаю чего угодно — что она отбросит телефон на диван, наплевав на этот звонок, потому что для нее он уже не имеет значения. Что она просто сбросит звонок или выключит телефон, ведь он нам мешает.

Но она делает в сторону всего один шаг, отворачивается и отвечает на вызов чуть хрипловатым голосом. Хрипловатым из-за меня. Но лаская слух совершенно другому.

— Да…

— Ну, что, дорогая пропажа, — ее абонент говорит так громко, что я тоже его отчетливо слышу. — Через три часа встречай своего жениха — вылетаю. Будем мириться на месте.

Единственное, чего я не ожидал и предвидеть не мог — что женщина, которая еще минуту назад таяла у меня на губах, в ответ молча кивнет и начнет собираться, чтобы спокойно уйти.

Лев

Такое ощущение, что я присутствую на какой-то до жути неправдоподобной постановке, потому и являюсь ее единственным зрителем.

И правда, кто в здравом уме поверит в то, что женщина, которая еще минуту назад пылала страстью к одному, не успев остыть, помчится к другому.

Но кто-то из нас двоих точно рехнулся, потому что я действительно вижу, как Алла скидывает звонок и, бросив в мою сторону виноватый взгляд, направляется в прихожую. Как привязанный иду следом за ней, давая ей шанс просто положить телефон в сумочку и сделать правильный выбор.

Но этого не происходит. Она снимает тапочки и наклоняется, чтобы взять свои туфли.

— Охренеть! — выдаю оценку происходящему.

Алла нервно поправляет волосы, медлит секунду и все-таки обувается. Стоит только представить, как она несется на этих высоченных каблуках к своему женишку, как черноту во мне прорывает. И плевать, что я не могу ее контролировать — к лучшему, даже не собираюсь.

— Вы не понимаете… — оборачивается ко мне, каким-то чудом смело смотрит в глаза, и даже выдерживает мой взгляд.

— Удиви меня, — предлагаю, — скажи, что так торопишься к нему, чтобы рассказать о том, что происходит между мной и тобой.

Конечно, чуда не происходит.

Не врет, чтобы было проще уйти, но черта с два меня это радует.

Тяжело вздыхает, ищет слова, но раз тех, что я хочу услышать, не будет, не собираюсь ждать, когда она придумает отговорки. Ни одна из них меня заранее не устраивает.

Я вижу, как она пытается успокоиться, взять эмоции под контроль, но это именно то, что я не хочу ей позволить.

Свои эмоции пусть сдерживает с тем слабаком, который предпочел ей другую страну и карьеру. И за пару лет не нашел возможности забрать с собой любимую женщину. С тем, за кого до сих пор на стрелку приходит мама. В этом тандеме третий будет не запасным, а попросту лишним.

— Лев Николаевич… — выдыхает Алла, стараясь говорить отстранено, и меня начинает нести.

Нести во всех смыслах — прямо к ней, и словесно.

В один шаг преодолев разделяющее нас расстояние, хватаю ее за плечи, сжимаю их — может, сильнее, чем сам бы хотел, потому что она едва заметно морщится. Но мне кажется, что если ослаблю хватку — она уйдет, уйдет прямо сейчас.

— Скажи, что так спешишь, чтобы рассказать ему, как стонала от моих пальцев внутри тебя.

Она судорожно выдыхает, прикусывает губу, смотрит с таким отчаяньем, что другой бы ее пожалел и уже отпустил. Но я, продолжая одной рукой сжимать ее плечо, другой зарываюсь в волосы, наматываю их на кулак, заставляя ее поднять голову выше. Чтобы эти развратные губы были еще ближе ко мне, и я мог услышать то, чего жду, или хотя бы то, что все прояснит — только внятное, правдоподобное, чтобы меня попустило.

Упрямый взгляд. Я просто вижу, как внутри него зреет, разгорается сопротивление. И несмотря на то, что она все еще здесь, я практически слышу, как она отдаляется.

— Скажи, что просто хочешь рассказать, как ерзала голодной кошкой по моему члену и мечтала, чтобы я тебе вставил, — предлагаю ей другой вариант. — Скажи, что хочешь рассказать ему, сколько раз я трахал твой рот своим языком, и как ты стонала в ответ, прижимаясь ко мне. Скажи, что хочешь сказать ему, что позволяла моим рукам сделать то, что хотела бы, чтобы я сделал с тобой своим членом.

Мы оба знаем, что это правда.

Но все, что она делает — просто, блядь, снова не лжет.

Молчит.

И меня начинает бесить это молчание, бесить ее упрямство и какая-то ненормальная тяга к прошлому, которое без нее спокойно обходится.

Мне хочется и вжать ее в себя и оттолкнуть, чтобы выставить вон не только за двери, но выжить ее из себя. Мне хочется и трахнуть ее прямо здесь, а потом отпустить к женишку, чтобы думала обо мне, когда будет его целовать. И одновременно с тем, хочется ласково обнять ее, увести на кухню, сделать ей кофе, давиться им, сидя напротив нее и даже не прикасаться, просто наслаждаться молчанием. Молчанием, у которого вкус так отличен от этого.

Но сильнее всего мне хочется, чтобы она сделала что-то сама. Чтобы проснулась, шагнула из своего прошлого и начала так же сильно ценить настоящее, как ту старую плесень из воспоминаний, привычек и обещаний, от которой не может отделаться.

Но она просто молчит.

Дышит тяжело — от моей близости, от жесткости, с которой раньше не сталкивалась. Нервно облизывает губы, когда я склоняюсь над ней и, отпустив ее волосы всего на секунду, зарываюсь в них пятерней. И от растерянности, не ожидая сама, что может так реагировать не только на нежность, совершает очередную серьезную ошибку за сегодняшний день.

— Лев Николаевич… — произносит упрямо она.

После всего, что было и после подсказки, как правильно меня называть, когда мы одни.

Ну что же, значит, мы это правило повторим.

Повторим так, чтобы она его зазубрила, чтобы оно осталось у нее на подкорке, и чтобы даже ночью, если меня не окажется рядом, она его повторяла. Несложное правило, состоящее всего-навсего из одного слова — Лев!

Поцелуй выходит жестким, но я не могу быть с ней нежным. Просто, блядь, не могу, потому что пока я ее целую, в голове мелькает картинка, что всего через пару часов ее губами будет владеть кто-то другой.

И меня просто выносит, когда вместо того, чтобы постараться меня оттолкнуть, или застыть в моих руках глыбой из осуждения, она неожиданно отвечает. Ее пальцы, скользнув по моему лицу, зарываются в мои волосы, и я чувствую, что этим прикосновением она тянет меня еще ближе к себе…