мы оба прекрасно осведомлены о румянце на моих щеках.

Теперь, отчаянно желая сменить тему, я поворачиваюсь к последней статуе. Она грубо вытесана по форме человека, но его лицо лишено черт, а его мантия лишь намечена нечёткими линиями.

– Это, должно быть, король Янош?

– Да, – отвечает Нандор, чрезвычайно довольный собой. Он явно заметил дрожь в моём голосе. – Его наследие ещё не написано. Статуя будет завершена лишь после его смерти, когда мы сможем должным образом судить о том, каким он оставил после себя королевство. Ты, разумеется, видишь, что народ Ригорзага желает получить короля, который будет продвигать их страну дальше по пути патрифидских идеалов, а не якшаться с язычниками и Йехули, наполняя своё естество языческой магией.

Его слова граничат с предательством. Я стараюсь во всех деталях запомнить их точный ритм, чтобы доложить Яношу, когда увижу его, но мой план умирает, не родившись. Вспоминаю слезящиеся глаза короля, рассеянно смотрящие вдаль. Он не увидит мятежа своего сына, пока нож Нандора не вонзится ему в горло.

Пока что это угроза лишь для моих ушей. Сжимаю и разжимаю пальцы, обдумывая одни и те же мрачные возможности. Я могла бы схватить его запястье и посмотреть, что с ним сделает моя магия, но Гашпар прав – я никогда не покину Кирай Сек живой, и последователи Нандора найдут способ отомстить за него, скорее всего, устремив свой взор на Улицу Йехули.

Поднимается ветер, и мои обнажённые руки покрываются мурашками. Стоя совершенно неподвижно в лучах холодного солнца, Нандор сам почти похож на статую, вырезанную рукой какой-то одинокой непристойной женщины – мраморный слепок самых жарких её фантазий. Моргаю и на мгновение вижу, что он всё-таки Вильмёттен – златовласый, с сапфировыми глазами, с длинными пальцами, созданными специально для струн лютни. Пожалуй, он бы тоже мог с помощью своего пения выбраться из Подземного Мира.

Снова моргаю, и иллюзия трескается точно стекло. Нандор – мой герой не больше, чем Святой Иштван.

Словно услышав мои мысли, он пересекает двор, направляясь обратно к статуе своего прапрадеда, и проводит кончиками пальцев по святой скуле мёртвого короля.

– Это – больше, чем просто статуи, – говорит Нандор, поворачиваясь ко мне. – Кусок камня выдолблен, и внутри хранятся останки наших королей. У нас есть кости пальцев короля Гезы и прядь волос короля Тудора. У нас даже есть правое око короля Иштвана. Благословение Принцепатрия удерживает их от разложения, и наши молитвы направляются через эти сосуды, тысячекратно умножая их силу.

Не знаю, как он может верить в такое – что в волосах и костях некоторых давно умерших святых есть сила. Но король Янош доказал, что магия течёт в венах каждой волчицы, проникая даже до ногтей. Возможно, их святые ничем не отличаются, хотя Нандор первым назвал это силой.

– Вам следует сделать корону из ногтей ваших прежних королей, – говорю я, – раз уж вы, патрифиды, так любите поклоняться мертвецам.

Нандор смеётся так воздушно, что у меня внутри что-то переворачивается.

– Ты тоже должна приучить себя поклоняться им теперь, когда ты преклонила колени перед моим отцом.

– Скорее уж я проглочу костяшку твоего мёртвого святого, – со смехом говорю я, но сама вспоминаю Пехти. Думаю о «Кирай Иш Сентшег», словах, вплетающихся в ткань разума. Воспоминание о магии Жигмонда всплывает в ответ, словно вызванное наспех. Что будет, если я научусь писать эти слова на пергаменте, а затем сотру их большим пальцем? Не сотрёт ли это и их истинность?

– Как это зверски с твоей стороны, – высокомерно отвечает Нандор. Его глаза в тот момент – идеальное зеркало взгляда Котолин: сияющие, злорадствующие. – Может быть, ты и связана с моим отцом обетом, но я бы предостерёг тебя: не забывай, кто ты есть. Язычница вдали от дома, одна в городе, полном патрифидов – крестьян и солдат, а на каждом углу и в каждом длинном коридоре ночью здесь Охотники. Патрифидия жила здесь задолго до тебя и будет жить ещё много после. Ты – ничто, волчица, и недостойна даже труда убить тебя.

Он хочет напугать меня, но не знает, что я всю жизнь провела под угрозой холодного синего огня.

– Я тебе не верю, – отвечаю я, встречаясь с ним взглядом. – Ты говоришь, что я – ничто, но ты уже приложил усилия, чтобы заставить меня бояться за свою жизнь. Это Иршек вложил в твои уста те слова или ты придумал их сам? В любом случае ты мог бы оставить меня наедине с моей тихой близящейся кончиной, бросить барахтаться и терпеть неудачи. Но вместо этого решил попытаться напугать меня пытками моего отца…

Осекаю себя, и в груди сжимается. Только что я совершила ужасную ошибку. Замешательство омрачает лицо Нандора, а затем оно озаряется торжествующим откровением.

– Твоего отца, – эхом повторяет он, прищёлкивая языком. – Я в самом деле задавался вопросом, отчего ты так печёшься о судьбе этого Йехули.

В этот миг я ближе, чем когда-либо, к тому, чтобы убить его – эта возможность в моём сознании горит ясно и ярко, как если смотреть широко раскрытыми глазами на солнце в безоблачном небе. Я знаю, что этим я только обреку на смерть и всех Йехули, и Жигмонда, но я всё ещё не могу поверить, что сама же глупо сболтнула лишнее. Сама вручила Нандору отполированный отточенный клинок. Нити Эрдёга подрагивают, мои пальцы жаждут обвиться вокруг его изящного запястья. Я знаю, что он видит отразившееся на моём лице поражение, видит, что я замерла, как добыча.

Прежде чем я успеваю ответить, я слышу со двора звук – словно дерево сталкивается с металлом. Спешу на шум, и Нандор следует за мной по пятам. Мы огибаем барбакан[6] и оказываемся в другом дворе, меньшем, с трёх сторон защищённом стенами замка. Мишени для стрельбы настолько усеяны стрелами, что похожи на раненых мучеников. В центре площадки стоит Гашпар, сжимая в руке деревянный меч. Его младший единокровный брат – тот, с волосами цвета бука – свободно держит в руке свой собственный тренировочный меч.

– Пользуйся правой рукой, Матьи, – говорит Гашпар. – Правая нога – ведущая.

Мальчик перекладывает меч в другую руку, хмурит брови.

– Я не хочу тебя ранить.

– Думаю, прежде чем ты сумеешь меня ранить, пройдёт довольно много времени, – отвечает Гашпар. Его лицо озаряет лёгкая улыбка, а на щеке появляется небольшая ямочка. Эта нежность заставляет меня застыть, и внутри что-то невольно переворачивается. Я оставила след этой нежности где-то во льдах, в Калеве или в ивовой роще Сарвашвара. Пульсация гнева