Я пережила худшее из того, что считала возможным, – меня забрали Охотники, я сжималась от ужаса перед королём. Теперь я должна придать некую форму этому невообразимому «после», определить границы моей новой жизни. Достаю волчий плащ Котолин с маминой косой, всё ещё надёжно спрятанной в кармане, и прячу его в сундук в изножье кровати. Выговор Гашпара остался в памяти – я не буду навлекать на себя ещё большую опасность, разгуливая по Кирай Секу в этом плаще.

Где-то среди ночи, должно быть, приходила служанка и оставила мне новую одежду. Простое платье из сливового шёлка, плотно облегающее руки и грудь, с рукавами, которые раскрываются, как два плачущих рта. Я вношу свои исправления, отрывая зубами лишнюю ткань и распуская шов внутри лифа, чтобы было легче дышать. Одеваясь, представляю тонкую ухмылку Котолин, насмешливый блеск её ярких голубых глаз. Она ещё не настоящая тальтош, но её пророчество всё же сбылось: до кончиков пальцев я похожа на патрифидку, луноликую прислужницу короля. Я выгляжу не свирепее, чем Рика. Ищу отцовскую монету, чтобы ободриться, но потом вспоминаю, что она исчезла, обратилась в пыль под действием йехульской магии моего отца. В любом случае мысли о Жигмонде немного меня успокаивают.

Прежде чем оседает моё огорчение, дверь в комнату распахивается. Я разрываюсь между восторгом и страхом, почти надеясь, что это Гашпар, а затем упрекая себя за такое глупое желание. Скорее уж это убийца или кровожадный Охотник, готовый взбунтоваться против недавней сделки короля. Как оказалось, гость хуже любого из них. На пороге стоит Нандор в бледно-голубом доломане, улыбаясь чрезвычайно учтиво.

– Волчица, – говорит он. – Прогуляешься со мной?

Его тон холоден и вежлив, выражение лица открытое, глаза – стеклянные, блестящие. На миг я представляю, что он мог бы быть мужчиной без льда в сердце и крови моего отца на руках. Он так прелестен, что я почти готова в это поверить. Но Котолин тоже красавица, да и замёрзшее озеро прекрасно – до того, как треснет прямо у тебя под ногами.

– Ты не стучишься? – спрашиваю я, сжимая четыре пальца в кулак.

– Разве фермер стучится в дверь амбара? – Нандор склоняет голову набок. Его голос такой лёгкий, что я едва замечаю оскорбление, а когда замечаю, моё лицо вспыхивает. – Конечно же нет. А теперь, пойдём со мной.

– Это ещё зачем? – огрызаюсь я. – Чтобы ты пытал меня, как Жигмонда?

– Я никого не пытал. Тот мужчина Йехули был виновен. Я предал его соответствующему наказанию.

– По законам короля он невиновен.

– Зато по Божьим законам – да, – отвечает Нандор. – Без Принцепатрия у нас не было бы никакого королевства, и даже земли, по которой мы ходим, не было бы. Самое меньшее, что мы можем сделать, – это следовать его заветам.

Как легко было смеяться над благочестивой болтовнёй Гашпара, когда мы были в лесу только вдвоём. И ещё легче, когда я узнала ощущение его тела, прижатого к моему, и сладостный вкус его губ. Но сейчас, когда я нахожусь в самом сердце столицы, окружённая всеми этими патрифидами, слова Нандора наполняют меня холодом.

– Ты не можешь навредить мне, – говорю я. – Я под защитой твоего отца.

– Я не причиню тебе вреда, – говорит Нандор. Его губы изгибаются, и на щеке появляется кривая ямочка. – Сейчас ты выглядишь такой же милой и хорошенькой, как любая патрифидка. Я лишь хотел показать тебе мой любимый вид на нашу славную столицу.

Пытаюсь представить, каким может быть любимый вид Нандора: может быть, место, где Святой Иштван прибил сердца и печень к воротам? Или то место, где он зарезал свинью перед моим отцом? Я думаю о сапогах Жигмонда на груде вонючей плоти, запутавшихся во внутренностях, и судорожно вдыхаю.

– Меня не интересует то, что интересно тебе, – отвечаю я.

– Но ты заинтересована в защите короля, – веско замечает Нандор. – По крайней мере, в этом ты поклялась, когда приносила обет. Но как ты можешь надеяться исполнить эту клятву, если не понимаешь жизнь здесь, в столице?

Он наверняка попытается провести меня, но в чём-то он прав. Я чувствую, как его взгляд пронзает меня насквозь, быстрый и чистый, как удар серпом. В нём нет ни тени жёсткого придворного красноречия Гашпара, суровой речи принца. Он больше похож на Котолин, постоянно изобретающую новые способы приукрасить свою жестокость, замаскировать её так, чтобы поняла только я, и осыпать меня оскорблениями прямо под носом у Вираг. И, как и Котолин, он явно не собирается сдаваться.

– Хорошо, – говорю я. – Какие бы ужасы ты ни собирался показать мне, это не может быть хуже того, что ты уже сделал с Жигмондом.

Нандор сияет. Страх и отвращение, сплетённые в узел, заставляют мои губы скривиться, когда я сопровождаю его по извилистым коридорам замка, узким и зловещим, которые наконец выводят нас во двор.

Все следы зрелища стёрты, погребённые под слоем кажущегося чистым снега. На брусчатке нет крови, в воздухе не витают пары гнили. Всё, о чём я думаю, – это замёрзшее озеро, лёд, тихо смыкающийся над моей головой. Нандор ведёт меня дальше по двору; шея у него гибкая и бледная, как у лебедя, под перьями его каштановых волос.

Наконец он останавливается. За замком возвышается ряд мраморных статуй, наблюдающих за двором, словно холодные часовые. Если б я увидела их лишь краем глаза, возможно, даже поверила бы, что это живые люди, солдаты. Они выточены удивительно детально, словно вытащены из-под земли самим Иштеном.

– Это – Святой Иштван, – говорит Нандор, указывая на самую большую статую. Первый истинный король Ригорзага. Он объединил три племени и изгнал язычество в самые дальние уголки страны.

Статуя Святого Иштвана вырезана из чистейшего белого мрамора. Его длинный плащ падает на землю за его спиной драпированными складками, словно вода, застывшая в холодном совершенном мгновении. Меч, который он держит в руке, настоящий – простой, с бронзовой рукоятью и серебряным лезвием, тронутым ржавчиной. Должно быть, это действительно меч короля Иштвана, иначе его заменили бы новым и сияющим клинком.

Старый король держит что-то ещё в левой руке искривлённой формы, выпирающее между его скрюченными пальцами. Мне требуется мгновение, чтобы понять, что это – человеческое сердце.

– Сердце вождя Племени Волка, – говорит Нандор. – Он приказал расчленить их, а части тел прибить к воротам крепости в его недавно объединённом городе.

Мне почти хочется смеяться над такой бесхитростной попыткой напугать меня.

– Я знаю эту историю. Каждый мальчик и девочка в Кехси впитывают её с молоком матери. Не думаешь