- Испытание там или нет, а я бы порадовалась, если б ваше величество улыбнулись. Мне вот тоже обидно, знаете ли. Думаете, так просто, что ли, быть невестой императора? Я, между прочим, полсвета проехала, чтобы сюда попасть. И вот это, – я потыкала в свой живот, имея в виду корсет, – тоже все ради вас, ваше величество. Я ведь сначала как рассуждала: поеду мол, попытаю счастья. Пряников вам, меда, шкурок набрала. А в первом же лесочке меня разбойники возьми и ограбь. Все ваши подарки, все мои наряды стибрили. Ходят сейчас небось где-нибудь, в моих уборах красуются, – поделилась я, упоенно воображая себе главного разбойника в алых бусиках, что мне Явор с собой положил.

   Воруйка издал слабый сдавленный звук. Меня ж несло, как телегу с горки.

   - …а королева мне возьми и скажи: «Нет, мол, так не годится. Я из тебя дамозельку-то сделаю». И как давай меня ощипывать, будто курицу. С головы до ног, честное слово, ободрала. Спасибо, что над огнем не опалила. Обрядила меня в этот наряд и говорит: «Ну а теперь дуй, соблазняй императоров». Ну я и подула. А до того – говорила я вам или нет? – в Мраниче на меня напал самый настоящий упырь! Вот он был не вам чета, вот ему я сразу понравилась. Я уж думала, прикончит меня, но тут как раз королева Барбара появилась. С лыцарями. Отколошматила упыря подушкой и забрала нас к себе домой. Чтобы, значит, дамозельку соблазнительную из меня делать.

   В общем, я ему все рассказала: и как я лицедейкой выступала, и как мы Барбара наставляла меня рыцарей очаровывать, и как я мужика с каменным чудищем в овраге повстречала. Трещала, что сорока – не остановить. В какое-то мгновение, задержав взор на Воруйке, я заподозрила, что ему вроде как плохо. Нет, не то чтоб совсем, но как-то лицо у него краской налилось, и еще он время от времени дергался и издавал странные звуки.

   - Что с вами, ваше величество? – я тронула его за плечо. – Вам нездоровится?

   И тут его прорвало. Он прыснул и расхохотался во весь голос. Так хохотал, что стал заикаться и кашлять, и вот тут-то ему и впрямь поплохело: должно быть, слюной поперхнулся. Я похлопала его по спине, но он так и кашлял. Схватила его кубок – тот был пуст, и тогда сунула свой:

   - Вот, глотните, ваше величество!

   Пока он пил, я продолжала похлопывать его по спине, размышляя, что вот же ж человек – быстрей задохнется, чем покажет, что ему смешно. Сделав несколько глотков, он поставил кубок на стол и показал мне: хватит, мол, все хорошо. Давай дальше.

   Я завела речь о том, как мы с Барбарой познакомились и как я сначала приняла ее за арбузы. Воруйка прыснул со смеху и снова закашлялся. Я снова дала ему попить, но он что-то кашлял и кашлял, не переставая. Лицо покраснело, на лбу выступил пот.

   - Ваше величество! Ваше величество!

   Он силился откашляться, но никак не мог. Я трясла его за плечо, испугавшись не на шутку. Возле нас собрались невесты, невольники, императоры.

   - Что с вами, ваше величество!

   Теперь кровь отлила с Воруйкина лица, из красного оно стало иссиня-бледным. Хватаясь за горло, он сипел и задыхался. Императорский лекарь пробился сквозь толпу и подхватил его в тот миг, когда Воруйка обмяк, теряя сознание.

   - В сторону! Всем разойтись!

   Лекарь принялся осматривать его, трогать лоб, щупать запястье. Я, схватившись за сердце, с тревогой ждала – и, оглянувшись мельком, поняла, что стою одна. Все отшатнулись от меня, как от чумной. В середине большого круга были только я, бесчувственный Воруйка и целитель.

   Встревоженный, сумрачный лекарь махнул рукой невольникам и придворным, чтоб Тайо унесли. Я понять ничего не успела, как меня скрутили, а по дворцу понесся клич:

   - Императора отравили!

ГЛАВА 20

Тусклый свет скупо сочился сквозь крохотное окошко под потолком, озаряя пук соломы, каменный пол, щербатую мису с бурым хлебовом. Который день я коротала в темнице, дожидаясь решения своей участи.

   Так вот ты какой, император всия Крайсветной, вор, душегуб, пожиратель девок. А ведь чуяло мое сердце, неспроста я тебя Воруйкою нарекла. Вот, значит, кто похитил шлем и намеревался весь мир держать под своею пятою.

   Каждый день по нескольку раз ко мне заглядывали суровые люди, прикладывали к разным частям тела горячие угольки, вопрошая: кто меня послал? Зачем я надумала со свету сжить божественного? В подземелье пахло, как на празднике, когда жарят порося. Что я могла ответить? Одно и то же. Но одно и то же их не устраивало, так что приходилось им снова и снова меня пытать, в надежде, что я чего-нибудь свеженькое придумаю. Я б и придумала, если б могла. Уже и живого места на всем теле не осталось, а они все не унимаются. Я говорю: откройте, люди добрые, в чем признаться-то надо, все скажу! А они – нет, так, мол, нечестно, мы правду хотим. И снова – за угольки.

   Сколько времени прошло, не знаю. Болело все – страсть. Иногда немного утихало, тогда удавалось немножечко поспать. Так дни и бежали. Неспокойный сон – серое хлебово – угольки.

   И вот наконец сам божественный ко мне пожаловал. Выздоровел, стало быть. Не до конца я, душегубка, его уморила.

   - Император идет! – услышала я еще издалека. - Дорогу божественному!

   И явился, в сопровождении толпы сановников. Я бухнулась ниц, как полагается при появлении его величества. Пока их было семеро, нам дали послабление, потому что это ж так и будешь целыми днями на земле валяться – перед одним преклони колени, перед другим. А теперь, значит, правда вскрылась по несчастливой внезапности, и все должны были Камичиро полные почести воздавать. Тем более я, презренная преступница. Как только императора видишь, непременно прострись на полу и молчи, глаз не поднимая, покуда божественный не прикажет иное.

   Так что я простерлась и молчала. Хотя ой как хотелось постонать. Тело болело жуть, да ещё оковы запястья натерли – все руки зудят, в синяках. Я скорчилась на холодном полу, дожидаясь, пока Камичиро позволит подняться, и слышала только перешептывания, шорканье ног и покашливанья.

   Потом стало