ничего бы не изменилось, даже если бы все знали правду. Все точно так же понимали бы, как следует поступить.

   - Да, верно, - прочитав эти мысли на моем лице, сказал император. – Вижу, ты все поняла.

   - У вас ничего не выйдет, - пересохшими губами прошептала я. – У нас знают, куда я поехала и зачем. Князь этого так не оставит. Он… он объявит вам войну!

   - Пусть объявляет, – покладисто согласился Воруйка. — Но князь далеко, а О Цзынь близко. Пока ещё он сюда доберется со всем своим войском. Если, конечно, вообще решит беспокоиться из-за одной неразумной девицы.

   Разумеется, он был прав, и я это понимала. Никакой войной, конечно, наш князь на него не пойдет, это я так уж сказала, от безнадежности. Конец мне пришел, и никто за меня не вступится.

   Я упала на колени. Мне доводилось слышать басни о богатырях и поляницах, что, не моргнув глазом, принимали смерть с гордо поднятой головой. Но я не была ни богатырем, ни поляницей. Я ни в чем не провинилась (разве что подебоширила чуток, но с каких пор за это казнят). До одури страшась смерти, я готова была валяться в ногах у кого угодно, умоляя сохранить мне жизнь.

   - Ваше величество, – прошептала я. – Вы же знаете, я невиновна… Ваше величество…

   - Мне жаль, - сказал император.

   - Прошу вас! Я ничего не сделала! Умоляю, не убивайте меня, ваше величество!

   - Виновна ты или нет, не имеет никакого значения. Я должен совершить правосудие, чтобы успокоить народ.

   - Но вы же император! Ваша власть…

   - Император – самый несвободный человек на свете, – мертвым голосом сказал он. – Ты столько пробыла при дворе, что должна бы уже это знать. Есть опоры, на которых держится престол – убери одну, и он рухнет.

   - Пожалуйста, – повторяла я, – пожалуйста…

   - Мне жаль, – повторил Камичиро. – У меня нет иного выхода, кроме приговорить тебя к смерти.

   Задыхаясь от страха, я продолжала повторять одно и то же: прошу, помилуйте, не убивайте меня, ведь я ни в чем не виновата.

    - Если я казню тебя, все решится и успокоится. Если же нет, возникнет множество осложнений. К чему они мне? Назови хоть одну причину, по которой я должен сохранить тебе жизнь.

   Мысли бешено метались в моей голове. Причину? Мы оба знали, что я невиновна, но это не имело никакого значения. Справедливость? Необходимо было создать лишь видимость правосудия, и кого волновало, что ценой тому моя жизнь. Есть я, нет меня – какая разница. В чем я должна убедить императора, что сделать, чтобы он пожалел меня?..

   Но он ведь тогда подарил мне заколку. Зачем?.. Я и не думала воображать, будто он и впрямь питает ко мне какие-то чувства. Я ни разу не увидела ни единого тому подтверждения. Но раз он хотел, чтобы я осталась, возможно… возможно, по каким-то причинам я была не совсем безразлична ему. Любопытство то было или что-то еще, оставалась крохотная надежда, тоненькая, как волосок, ниточка, за которую я могла уцепиться…

   Когда-то – сейчас казалось, это было так невозможно давно! – Барбара поведала, что есть одно, самое последнее средство завоевать сердце мужчины, предупредив, что прибегать к нему следует, только если я точно убеждена, что, кроме этого средства, не осталось никакого другого.

   - Ты никогда, никогда не должна этого делать, если не видишь крайней необходимости, – снова и снова повторяла королева, стремясь прочно мне это вдолбить. – Только если больше ничего не действует, только лишь после того, как ты испробовала все и у тебя не осталось никакого другого выхода! Будешь применять часто – останешься в дурочках. Прежде, чем этим пользоваться, убедись сто и тысячу раз, что испробовала все остальное.

   Что у меня было сейчас? Время мое в невестах вышло; я не сумела понравиться Камичиро даже тогда, когда у меня для этого были все возможности – что же смогу теперь, когда лицо мое осунулось и посерело, волосы висят паклей, и я стою перед ним на коленях, одетая в грубую рубаху. Гладкие, сытые красавицы ожидают снаружи, состязаясь между собою в том, кто лучше сможет его ублажить. Могу ли я соперничать с ними?

   В конце концов, что мне осталось? Я стою на пороге смерти. Терять мне нечего – он уже собрался меня убить. Может, я и смогла бы что-то ещё придумать – но от страха у меня помутился ум. Он просил назвать причину, и это единственная, которую я нашла. Если и не поможет – по крайней мере я буду знать, что сделала все, что смогла.

   И я выпалила:

   - Я люблю вас, ваше величество!

***

Многие невесты восхищались способностью Ворона сохранять непроницаемое лицо («Ах, он такой хладнокровный!»), да и сам он не раз хвастался своим умением не выдавать истинных чувств. Но по сравнению с Воруйкой он проявлял не больше самообладания, чем пускающий пузыри младенец, радостно агукающий в своей люльке.

   После моих слов Камичиро несколько раз часто моргнул, хлопая мохнатыми ресницами – и это, собственно, все, чего я дождалась в ответ на признание. Затем, не изменившись в лице, произнес: «Ну да, конечно», - и был таков. А я так и осталась стоять, как дура. И это все, чего я должна была ожидать? И это вот после того, как я тут перед ним, понимаете ли, душу вывернула?

   Ночью за мной пришли. Невольница, не умудрившись не издать ни единого звука – не скрипнув дверью, не брякнув ключом, открыла решетку, приложила палец к губам и поманила меня за собой. Нас никто не остановил: стража куда-то делась.

   Мы долго петляли безлюдными переходами. Наконец невольница погремела ключами у маленькой потайной двери, мы вошли, она зажгла светильник, и я обнаружила себя в нарядных покоях, где уже стояло наготове корыто с горячей водой. Невольница помогла мне искупаться и долго намывала голову, а обтерев меня и высушив волосы, показала на постель.

   - Что это? – спросила я. - Что все это значит?

   Та ничего не сказала.

   - Эй! Может, объяснишь мне?

   Она пожала плечами и показала, что не может говорить – язык отрезан.

   - Это он тебя