«Мне то и дело говорят, что по популярности я догнала Рудольфо Валентино, — как-то раз заметила Брижит, причем мысль эта отнюдь не показалась ей забавной. — Но Валентино давно умер, а я хочу жить».

На свое сорокалетие Брижит устроила потрясающую вечеринку в «Клубе-55» на пляже Памплонн, где собрались все ее друзья. Музыку обеспечивала группа, которая в ту пору называлась «Chico et Los Gitanos» — «Чико и Цыгане», а позднее стала известна как «Gypsy Kings». Брижит была от них в восторге и любила попеть и потанцевать вместе с ними. Более того, какое-то время она считалась у них кем-то вроде полноправной «цыганки».

Она впервые услышала их, сидя за обедом в каком-то ресторанчике. Это была ее любимая музыка. Брижит поднялась из-за стола и станцевала фламенко, а затем спела вместе с музыкантами.

Когда вечер подошел к концу, Чико сказал, что, если ей когда-нибудь захочется поработать с ними, они примут ее с распростертыми объятиями. Полагая, что он шутит, Брижит сказала в ответ, что, если им понадобится вокалистка-танцовщица, она всегда к их услугам.

Он не замедлил воспользоваться ее любезностью. В один прекрасный день он позвонил ей, чтобы сказать, что их ансамбль собирается играть на свадьбе. «Если тебе это интересно, — предложил Чико, — можешь к нам присоединиться». И так Брижит нарядилась в свое лучшее цыганское платье, посильнее накрасилась, чтобы сойти за участницу ансамбля, и проработала всю свадьбу наравне с другими музыкантами.

Не удивительно, что на протяжении всего вечера к Чико подходили люди и говорили ему: подумать, как ваша вокалистка смахивает на Брижит Бардо. Однако, если верить легенде, никто ее так толком не узнал.

Какое-то время у Брижит была привычка критиковать тех, кому за сорок, — мол, им давно пора «на свалку». И вот теперь она с помпой отметила собственное сорокалетие.

Ведь, как ни круги, то была важная веха в ее жизни. «Плейбой» опубликовал специально посвященную ей статью, к которой прилагался этюд ню, выполненный ее тогдашним любовником, тридцатилетним фотографом Лореном Верга. Между прочим, это фото само по себе возвестило о начале моды на «зрелую женщину», что захлестнула журналы для мужчин в середине семидесятых. «Плейбой» приводил следующее высказывание Брижит: «Ни один мужчина не может быть до конца уверен в себе, увлекшись мною. Проблема в том, чтобы удержать меня, а это нелегко».

Одно из телеграфных агентств возвестило о том, что Брижит наконец вступила в зрелость.

«Когда мне было 20, мне нравились мужчины — прожигатели жизни, мужчины в шикарных автомобилях, любители потанцевать и рассказать глупый анекдот. Сегодня мне нужно от мужчины нечто более серьезное. И вообще, если бы я на протяжении десяти лет держала при себе одного и того же мужчину, то наверняка умерла бы от скуки».

Тем временем одна французская газета привела цитату, в которой еще заметнее было наступление новой эры: «Я — женщина, которой, несомненно, удалось сделать успешную карьеру, чего, однако, нельзя сказать о личной жизни. Миф о Бардо изжил себя. Но Брижит — это я. Возможно, лет через пять я наконец смогу жить так, как и все. Я жду-не дождусь этого момента. Меня уже не назовешь прекрасным творением, я просто человек».

Через год, когда ей исполнилось 41, она сняла ресторан «Пальмьер», в двух шагах от «Клуба-55», чуть дальше по пляжу, чтобы устроить очередную грандиозную вечеринку.

«Диву даешься, как Бардо в сорок один год, — замечала одна газета, — все еще удается создать в общественном сознании образ бесшабашной гулящей девчонки, которая положила начало новому образу жизни для ее поколения. Ни одна актриса не вызывала к жизни такого повального подражания. Не только другие актрисы, но и молоденькие девчонки во всех уголках света перенимали ее стиль, подражали ее растрепанной прическе, ее едва заметной косметике, ее пристрастию к простой, облегающей одежде (платьям в знаменитую клеточку, джинсам и свитерам, которые скорее напоминали вторую кожу) и, что немаловажно, воспринимали ее дерзкое — по крайней мере для 50-х годов — убеждение, что женщине позволено предаваться радостям жизни и менять возлюбленных столь же смело, как и мужчине».

Но буквально накануне Брижит отменила вечеринку.

А через несколько недель произошел очередной драматический случай, когда она опять глотнула лишнюю таблетку снотворного.

Немало воды утекло за время между двумя днями рождения.

Брижит перестала быть ББ — кинозвездой. И, тем не менее, помешательство продолжалось. Это было сродни ломке, когда человек обнаруживает, что не в силах избавиться от пагубного пристрастия.

В ворота ее виллы по-прежнему ломились обнаглевшие толпы, к ней по-прежнему приходили полные ненависти письма, ее по-прежнему преследовали на улицах. К ней по-прежнему пробирались какие-то наглые типы, они по-хозяйски располагались на пляже или же, сидя в лодке, наводили на нее объективы фотоаппаратов.

Бульварная пресса не давала ей ни минуты покоя — шустрым репортерам было чем поживиться, — хотя ни один из опубликованных материалов не появился с ее согласия. Газетки и газетенки, смакуя, писали о бесконечной череде ее молодых любовников, и у читателей возникло впечатление, будто Бардо в иллюзорной попытке сохранить собственную молодость пустилась во все тяжкие.

«Стоит мужчине ей понравится, она не остановится, пока не приберет его к рукам, — писала французская журналистка Маргарита Дюри. — Ей ничто не помеха. Ей все равно, дома ли он или сидит с друзьями в кафе. Где бы они не находились, она тотчас удаляется вместе с ним, при этом не бросив даже прощального взгляда в сторону его предшественника».

Может показаться забавным, но Жак Шарье утверждает, что Бардо ни разу не пыталась строить из себя «femme fatale» («роковую женщину»). «Когда Брижит с мужчиной, то он для нее — все на свете. Когда же все кончено, она даже слышать о нем не желает. Любовь прошла, а с ней и все остальное, и Брижит переходит к другому, не оглядываясь и не вспоминая о том, кого бросила, словно его и в помине не было».

Вадим целиком и полностью разделяет это мнение.

«Когда она уходит от одного любовника к другому, уже ничто не может остановить ее. У нее талант на неверность, поверьте мне. А еще она ужасно страдала, если у нее одновременно бывал роман сразу с несколькими мужчинами. Страсть для нее, как наркотик. А как и любое зелье, оно сделало ее своей рабыней на всю жизнь».

И все-таки, когда она говорила парню, что любит его, то вовсе не кривила душой. Разумеется, за исключением того, что на следующий