то ему надо уйти с поверхности жизни и укрыться в катакомбах: окрепнув там и набравшись сил, оно вновь вер­нется на свет, готовое к борьбе.

Литературный салон[411] Буэнос-Айреса был первым проявлением но­вых веяний, а первыми его плодами стали публикации в прессе да не­сколько сочинений, содержавших плохо переваренные европейские идеи. Еще ничего не говорилось в них ни о политике, ни о партиях; молодые люди, углубившиеся в изучение французских исторических теорий, все еще полагали, что Росас, его правление, необычная политическая систе­ма, им введенная, его противоборство с Европой суть проявление нацио­нального духа, наконец, американской цивилизации с ее особыми черта­ми и формами. Не стану ни оценивать реальное значение, ни судить не­завершенные сочинения этих литераторов, исполненные наивного самомнения и даже вызывающие улыбку. То была проба сил молодых и неопытных людей, и их деятельность не заслуживала бы внимания, если бы они не были предвестниками движения много более серьезного. В лоне Литературного салона выделилась группа значительных умов, которые решили создать тайное объединение на манер карбонариев[412], а затем — создать по всей Республике оплоты[413] для борьбы сил цивилизации про­тив празднующего победу варварства.

К счастью, у меня сохранился учредительный документ[414] этой груп­пы, и я с удовлетворением могу назвать имена подписавших его. Эти люди сейчас рассеялись по Европе и Америке, среди них нет только тех, кто славной смертью на полях сражений выплатил свой долг родине. Почти все, кто выжил, стали известными литераторами, и если в один прекрасный день разум будет призван принять участие в управлении Аргентинской Республикой, то вы найдете его богатый источник в этой плеяде избранных, прошедших долгий путь совершенствования талантов, учебы, путешествий и познавших беды, ошибки и промахи  — свои и чужие.

«Именем Бога,—говорится в документе,—Родины, Героев и Мучени­ков Войны за независимость Америки, во имя крови и слез, бесполезно пролитых в годы гражданской войны, все члены Ассоциации молодого поколения аргентинцев вместе и каждый в отдельности,

ВЕРЯ,

Что все люди равны,

Что все люди свободны, все они братья, равные в правах и обязанно­стях,

Свободны в применении своих способностей для общего блага,

Братья, плечом к плечу идущие на завоевание этого блага и полного достижения человеческого счастья,

ВЕРЯ

В прогресс человечества и в будущее,

В то, что союз означает силу,

Что невозможно существование братства или союза без единства, принципов,

И желая приложить все усилия во имя свободы и счастья своей роди­ны и возрождения аргентинского общества,

КЛЯНУТСЯ:

Своим разумом, своим имуществом и своим делом содействовать осу­ществлению принципов, сформулированных в символических словах, со­ставляющих основу союза.

Не отрекаться от общего дела, какие бы опасности ни грозили каж­дому из членов общества.

Используя все доступные средства, защищать эти принципы любой ценой, распространять и пропагандировать их.

Крепить братство и тесный союз и всегда хранить в тайне то, что может подвергнуть опасности существование Ассоциации».

Символические слова, несмотря на туманную эмблематичность этого понятия, на деле были выражением того политического «верую», которое исповедует весь христианский мир[415]; единственное, что они содержали нового,— это соединение тех идей, что разделили унитариев и федерали­стов: теперь, когда общая беда объединила их в изгнании, стало возмож­но согласие[416].

Пока новые апостолы Республики и европейской цивилизации гото­вились доказать, как верны они своей клятве, волна преследований, про­катившись по сторонникам самого Росаса — по федералистам, по черным спинам и старым унитариям, добралась и до этих молодых людей, еще ни в малейшей степени не замешанных в политике. И они оказались вы­нужденными спасаться вместе со своей столь толково сформулированной доктриной. Монтевидео начал принимать одного за другим сотни юношей, которые, покидая отеческий кров, свои занятия и дела, надеялись обре­сти на восточном берегу Ла-Платы точку опоры и попытаться оттуда, если удастся, свергнуть зловещую власть, которая возвышалась на горе трупов под прикрытием орды охраняемых законом убийц.

Я привожу все эти подробности, чтобы дать понять, сколь значитель­ным было развернувшееся в Монтевидео движение. Оно привело в воз­буждение всю Америку, что было использовано Росасом для укрепления и нравственного оправдания своей власти и своих американских принци­пов. Я имею в виду союз между противниками Росаса и блокировавши­ми Буэнос-Айрес французами — ведь именно за связь с Францией тиран испокон века поносил унитариев. Но во имя исторической истины и спра­ведливости я должен заявить, не преминув использовать такую возмож­ность, что настоящие унитарии, действовавшие на политической сцене до 1829 года, не несут ответственности за этот союз. Те, кто совершил это тяжкое преступление против американизма и бросился в объятия Фран­ции во имя спасения европейской цивилизации, ее порядков, обычаев и идей на берегах Ла-Платы, были представители молодого поколения, словом — это были мы! Мне хорошо известно, что в американских госу­дарствах, даже среди либеральных и в высшей степени образованных лю­дей, в этом деликатном вопросе Росас находит сторонников, и многим союз аргентинцев с чужестранцами в целях низложения тирана все еще кажется позорной ошибкой. Однако каждому должны служить опорой его собственные убеждения, и не следует опускаться до оправдания того, во что он твердо верит и защищает словом и делом. И потому я утверж­даю, не оглядываясь ни на кого, что именно нам принадлежит честь об­наружения глубокой взаимной близости в основаниях вражды к Росасу со стороны его противников и цивилизованных держав Европы. Равно как известные унитарии, так и сторонники американизма, подобные Ро­сасу и его приверженцам, слишком поглощены этой идеей национально­сти — наследия, хранимого человечеством со времен диких племен и за­ставляющего с ужасом взирать на иностранца.

У кастильских народов это чувство развилось столь сильно, что пре­вратилось в необузданную страсть, чреватую самыми крайними и опас­ными последствиями, вплоть до самоубийства. Молодежь Буэнос-Айреса была одухотворена благородной идеей братства и общности интересов с Францией и Англией, любовью к европейским народам, неотделимой от любви к цивилизации, законности, литературе — всему, что завещала нам Европа, и всему, что во имя Америки разрушал Росас, отменяя ев­ропейскую одежду, европейские законы, европейские принципы правле­ния. Эта молодежь, воспитанная на просвещенных идеях европейской ли­тературы, искала в европейских противниках Росаса своих предков, своих отцов, искала, с кого взять пример, в ком найти поддержку в борьбе про­тив той Америки, которую олицетворял Росас,— варварской, подобно Азии, деспотичной и кровавой, подобно Турции, преследующей и прези­рающей разум, подобно магометанству. Если оказалось, что результаты не соответствуют намерениям, в том не было нашей вины, и те, кто ху­лит наш союз, вряд ли могут похвастать, что им удалось найти более верный путь. Если французы заключили все-таки договор с тираном, то