Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Представители Благотворительного Общества[403] тайно обходят дома в поисках подписчиков; изыскиваются деньги, чтобы поддержать героические усилия поклявшихся не закрывать школы учительниц и не дать им умереть с голоду. И вот двадцать шестого мая тысячи их учениц всех возрастов, одетые в белое, демонстрируют свои успехи на публичных экзаменах... О, окаменевшие сердца! И вы еще спрашиваете нас, за что мы сражаемся?!!
На этом я и закончил бы историю жизни Факундо Кироги и рассказ о значении его гибели для истории и политики Аргентинской Республики, если бы не осталось мне в завершение этих заметок оценить моральные последствия борьбы пастушеских областей с городами и ее результаты, благоприятные в одном, в другом враждебные для будущего Республики.
Глава XV
НАСТОЯЩЕЕ И БУДУЩЕЕ
Apres avoir ete conquerant, apres s'etre deploye tout entier, il s'epuise, il a fait son temps, il est conquis lui-meme; се jour-la il quitte la scene du monde, parce qu'alors il est devenu inutile a l'humanite.
Французская блокада продолжалась два года, и в течение этих двух лет американское правительство, воодушевленное американским духом, противостояло Франции, европейским принципам и европейским устремлениям. В социальном отношении блокада была небесполезной для Аргентинской Республики, она способствовала тому, чтобы во всей наготе обнаружились то общее состояние духа и те черты, что повлекли за собой кровопролитную войну, покончить с которой может лишь падение чудовищного правительства. Единоличное правление Росаса по-прежнему наносило ущерб Буэнос-Айресу, по-прежнему способствовало унитарному единению внутренних областей; на международной сцене его сторонники выдавали себя за героических борцов против домогательств европейской державы и защитников Америки, заслонивших ее от интервенции. Росас доказал — так утверждали у нас тогда повсюду и повторяют до сих пор,— что Европа слишком слаба, чтобы завоевать американское государство, отстаивающее свои права.
Не отрицая эту неоспоримую истину, я считаю, что Росас своими действиями выявил господствующее среди европейцев полное невежество относительно европейских интересов в Америке и полное неведение, какими средствами они могут содействовать ее процветанию, не пренебрегая американской независимостью. Кроме того, в эти последние годы Аргентинская Республика обязана Росасу тем, что она сама, и идущая в ней борьба, и споры о ее интересах на устах у всего цивилизованного мира; тем, что Росас установил самую тесную связь с Европой, принудив ее ученых и ее политиков посвятить себя изучению заатлантического мира, призванного сыграть столь важную роль в будущем.
Я не утверждаю, что они далеко продвинулись в этом смысле вперед, скажу лишь, что они находятся на пути к обретению опыта, и истина в конце концов будет обнаружена. Если рассматривать итоги французской блокады в их материальном выражении, то станет ясно, что это безнадежное дело не привело ни к какому историческому результату. Росас отступается от своих притязаний, а Франция оставляет свои корабли гнить в водах Ла-Платы — вот и вся история блокады.
Новая политическая система Росаса имела своим последствием единственный выдающийся результат: население Буэнос-Айреса бежало и обосновалось в Монтевидео. На левом берегу Ла-Платы остались, правда, материалисты, готовые глодать свою корку хлеба под пятой тирана, то есть люди, для которых интересы свободы, цивилизации и достоинства не так важны, как пища и кров; но та немногочисленная часть нашего общества и всего человеческого сообщества вообще, для которой имеет некоторое значение возможность жить при разумном правительстве и самим строить свою судьбу, собирается в Монтевидео; туда же в связи с блокадой и отсутствием гарантий личной безопасности перебрались деловые круги Буэнос-Айреса и наиболее влиятельные европейские торговые дома.
В Монтевидео обосновались старые унитарии и все чиновники правительства Ривадавиа; его сподвижники, восемнадцать генералов Республики, писатели, бывшие члены конгресса и т. д. Кроме них там были и федералисты города, эмигрировавшие после 1833 года, то есть все известные противники Конституции 1826 года, также изгнанные Росасом,— те, кого прозвали черные спины. Потом сюда стали прибывать сторонники Росаса, из тех, кто не мог без ужаса смотреть на дело его рук или чувствовал, что смертельный нож приближается к их горлу — подобно тому, как Талье[405] и деятели Термидора[406] пытались спасти свои жизни и родину, разрушая созданное ими самими. Наконец, в Монтевидео прибыла четвертая группа — не унитарии, не федералисты и не бывшие сторонники Росаса: это были никогда не имевшие с ним ничего общего представители нового поколения[407], которое достигло зрелости в годы разрушения старых порядков и насаждения новых. Поскольку Росас с таким упорством стремится заставить мир поверить, что его нынешние враги — унитарии 1826 года, то я считаю своевременным более подробно пояснить подлинную сущность идей этой последней группы, идей, которыми жила Республика.
Множество молодых людей, собранных изо всех провинций основанной Ривадавиа Школой нравственных наук[408], которых готовили для общественной жизни Университет, Семинария и многочисленные просветительские учреждения, пустившие корни в том городе, что однажды имел наивность назваться американскими Афинами, оказались без форума, без прессы, без трибуны, без социального общения, без сцены, наконец, где они могли бы показать силу молодого ума и свое стремление к полезной деятельности. Но прямые связи с европейскими странами, установившиеся в результате Войны за независимость, развитие торговых отношений и сам характер правления при Ривадавиа, в высшей степени европейский,— все это направило интересы аргентинской молодежи на изучение политической и литературной жизни Европы, и особенно Франции.
Романтизм, эклектизм, социализм[409] — все эти различные учения нашли здесь горячих приверженцев, и изучение социальных теорий не прекращалось и в тени деспотизма, в высшей степени враждебного всякому знанию. Доктор Альсина, читая в Университете лекции о законодательстве, объяснил, что такое деспотизм, и окончил свою речь следующей фразой: «Итак, господа, вы хотите составить для себя точное представление о том, что такое деспотизм? Взгляните на правление дона Хуана Мануэля Росаса, наделенного чрезвычайными полномочиями». Гром аплодисментов, неистовых и грозных, заглушил слова отважного профессора.
В конце концов эти молодые люди с европейскими книгами под мышкой, украдкой изучающие Сисмонди, Лерминье, журналы «Британика», «Журнал Обоих миров», «Энциклопедический журнал», Жуффруа[410], Кузена, Гизо и других, начинают задаваться вопросами, волнуются, пускаются в споры, и вот, не раздумывая о последствиях, создают объединение, сами не зная, наверное, зачем, влекомые порывом, который кажется им чисто литературного свойства. Ими владеет ощущение, что литературе грозит опасность исчезнуть в этом варварском мире, им кажется, что если верное учение гонят,