Реставрация человека по одной клетке (или молекуле?) открывала безграничные возможности счастья для Марго. Швачкин мог оставаться дома, а у Марго могла бы жить его модель. И тогда те давние дни в прибалтийском городке были бы ежедневны.

Вечером оттепель выдохнула на городок клубы тумана, ночью подморозило. Оттого городок проснулся искуснейше изукрашенным инеем. В вышивке, пряже, кружевах.

Казалось, городок кто-то ночью окунул в перенасыщенный раствор сахара.

Бювет минеральных вод, деревянное резкое здание, стоял на берегу непрочно замерзшей реки. Сюда в положенные часы собиралось приезжее население городка, так как было известно, что воды, если их пить, помогают не только при желудочных заболеваниях, но и ускоряют процесс выздоровления заболеваний двигательного аппарата путем погружения последнего в минеральную ванну. Все это точно и научно было известно всем, кто приезжал, ища исцеления.

Целебность вод была открыта давно, еще в предвоенные годы сюда съезжались со всей Прибалтики. Существовал бювет, ванная галерея. Однако санаториев в прежние времена не строили, не было такого в заводе. В 50-х годах над стайкой деревянных домиков с островерхими, длиннополыми крышами встал кряжистый пасынок древнегреческого Парфенона – всесоюзный санаторий для ответственных работников.

Когда Марго приехала в городок, санаторий был еще единственным, позднее профсоюзы возвели и свои дворцы, правда, их архитектура уже не следовала заветам зодчих античной классики. Марго, не будучи ответственным работником, а всего лишь концертмейстером областной Московской филармонии, в Парфеноне жить не могла и, как прочие больные, снимала комнату.

В Парфеноне обитал Федор Иванович, коксартроз тазобедренного сустава которого тогда только занимался.

В бювете Марго всегда встречала Швачкина и глядела на него неотрывно, что было неудивительно, так как мы уже говорили о том, сколь выразителен был облик Федора Ивановича в прежние годы. Было ему тогда слегка за сорок.

Марго же исполнилось тридцать шесть, и половину из прожитого ею земного срока она существовала в ожидании любви. Любви истинной, глубокой, безобманной.

Мы говорим «половину», ибо, когда Марго было восемнадцать, произошло событие, расколовшее ее сердце и ее веру в божественное начало страсти.

Рано потеряв родителей, Марго к тому времени уже сама зарабатывала, аккомпанируя певцам, в том числе и исполнителю испанских песен Мигелю Ромеро (в изначальности Мишке Романову). Сочный брюнет Мишка-Мигель был кумиром старшеклассниц и студенток техникумов с легкопромышленным уклоном. Да и было от чего сходить с ума! Черные волнистые волосы певца облепливали голову, как мгновенно замершее бурление асфальтного вара; алый платок, роль которого исполнял обыкновенный пионерский галстук, завязанный на шее под правым ухом, выявлял прямое родство с пиратами южных морей; слова песни, которые, по представлению Мигеля, звучали по-испански, дурманили эротической непроницаемостью смысла. Конечно, количество поклонниц Мигеля не могло соперничать с армией «лемешисток» или «козловисток», чья численность полков, а может, дивизий. Но свой батальон Ромеро держал не хуже оперных звезд: и снег из-под его подошв ели, и очередность для поднесения цветов соблюдали, причем в этот день счастливица с порядковым номером надевала все новое, вплоть до нижнего белья, хотя продемонстрировать своему божеству немудрящее изящество вискозной комбинации марки «Мострикотаж» удавалось лишь редким избранницам.

Могла ли Марго не полюбить Мигеля? Праздный вопрос.

Однако Мигель не замечал верного чувства Марго. Но как-то, вроде ни с того ни с сего, он спросил ее:

– А ты с кем живешь дома-то?

– Одна, – ответила Марго, еще не понимая, о чем речь.

– И комната у тебя отдельная?

– Да. Папа и мама умерли.

Мигель пробуравил пальцем в застывшем варе дверку, поскреб темя и задумчиво протянул:

– Так надо к тебе в гости зайти.

Неделя ожидания неожиданного счастья прошла в угаре приготовлений: Марго, продав все, что можно, и одолжив денег у кого возможно, украшала свое жилье. Она сшила новые занавески из маркизета и, отбив ручки у трех старых фарфоровых сахарниц, превратила их в цветочные вазы. Низкие, для незабудок. В комнате не должно было быть никаких пышных цветов. Только незабудки – тут, там. Был закуплен многоцветный и многоименный комплект продуктов и вин для ужина. Разложенные по тарелкам закуски, подобно тематическим клумбам в парке культуры и отдыха, зацвели розами, выполненными из окрашенных в свекольном соке луковых головок и тюльпанами из отварной моркови (как учила сервировать стол мама).

Собственно, Мигель мог и не приходить. Все подробности встречи Марго уже десятки раз пережила в мечтах. Его жест. Ее жест. Его порыв. Ее: «Нет, нет! Не будь так нетерпелив!» Его: «Но я столько дней ждал этой минуты! Ты моя навсегда. К чему медлить?» Ее: «Не спеши, перед нами вечность». Его: «О, да! Ты так юна, так непорочна, я не имею права на твою доверчивость!»

Марго (с некоторыми вариантами) знала все, что будет. Даже если он не придет (хотя об этом страшно подумать!), она уже пережила счастье свидания.

Но он пришел. Ровно в семь, как договорились.

– Ждала? – спросил Мигель, кивнув на гастрономические клумбы.

– Ждала! Ждала! – горячо откликнулась Марго. – Я много дней, много месяцев ждала вас.

Мигель приподнял надо лбом застывшее кипение вара.

– Ну да? С чего бы это? Может, влюбилась?

Она поняла: настал ее час, решающий момент ее жизни, и она ринулась в леденящие просторы судьбы:

– Да. Я люблю вас, вы не могли не видеть этого, не понимать. Вы поняли, вы пришли, вы здесь.

Мигель молчал.

Она поняла, нет, уже знала по свиданиям в мечтах: он боится ее молодости, неопытности. Он, искушенный человек, думает, что она может подарить ему лишь обожание вчерашней школьницы. А она готова на все:

– Да, я люблю вас безгранично. Нет поступка, который я не могла бы совершить по первому вашему слову.

– Правда? – Как зыбь на подветренной траве, раздумье протрепетало по лицу Мигеля.

– Да, – подтвердила Марго и покраснела, так как подумала о том, что она, видимо, не напрасно, подобно дежурной поклоннице, надела новую вискозную комбинацию.

– И все готова для меня сделать? – уточнил Мигель.

– Все! – воскликнула Марго, покраснев еще больше, так как вспомнила, что под жакетом у нее старая кофтенка массового пошива. Но! В этом ли дело! Неужели какое-то жалкое произведение «Москвошвея» способно извлечь ее возлюбленного из пучины страсти? Их любовь выше несовершенства быта.

– Тогда знаешь что, – с испанской небрежностью сказал Мигель, – уступи мне на пару часов свою комнату. А ключ я потом оставлю, где договоримся.

Те два, нет, четыре часа, пока Мигель меж незабудок и овощных клумб окунал в пучину страсти какую-то безвестную безнравственную девицу, Марго пробродила по улицам.