— Что вы, — вздохнула я. — Все так и есть. Ямогу говорить откровенно?

— Конечно, — кивнул Рогозин.

— Занятный вы дядя. Живописали, как Ник и этот самыйДолгих разделываются со своими врагами, а потом интересуетесь, не желаю ли ясвести с ними счеты? То есть не хочу ли я записаться в клуб самоубийц? Не хочу.Не буду врать, что мне моя жизнь нравится, но и такая жизнь все же лучше, чемранняя кончина.

— Я понимаю. Вы боитесь, что вполне естественно. Могупредставить, что вам пришлось пережить, каким образом он вынудил вас…

— Не можете, — перебила я и улыбнулась. — Яимею в виду — представить. Вы же не чокнутый, вам это просто в голову непридет.

Он уставился на меня. Мы не отводили взгляды больше минуты,потом он спросил серьезно:

— И вы не мечтаете от него избавиться?

— Мечтаю. С утра до вечера, а по ночам даже особенно.

— Говорят, дружков вашего Ника кто-то усердно вырезает.Правда?

— Ага. Ждете, что я приду с повинной?

— Если вы и имеете к этому отношение, то я предпочел быничего не знать. А еще я уверен, вы мучительно переживаете гибель Шлимана. Выведь подозреваете убийство? С того момента, как узнали о фотографии?

— Он вам ее показывал? — притворяться надоело,разговор утомил, потому что смысла я в нем не видела.

— Конечно.

— Да, я считала его хорошим парнем, и его смерть… Ноэто ничего не меняет.

— Что же должно произойти, чтобы вы поняли: со злом надобороться?

— Вот вы и валяйте, боритесь. Вам по службе положено.

— Не боитесь опять оказаться в тюрьме? Только теперьпреступление, в котором вас обвинят, посерьезнее.

— И там люди живут. В тюрьме лучше, чем в могиле. Мнеесть с чем сравнивать, можете поверить.

Я распахнула дверцу машины, с намерением ее покинуть, ноРогозин меня остановил, произнеся многозначительно:

— Есть еще кое-что…

Со вздохом я захлопнула дверцу и посмотрела на него.

— Господин Углов, у которого работает ваша подруга, сточки зрения Долгих — слабое звено. За ним постоянно приходится приглядывать.Думаю, ваша подруга там именно по этой причине. Она ведь его любовница?

— Понятия не имею.

— Не собираюсь вам возражать, просто примите мои словак сведению. Так вот, я, по известным причинам, пристально наблюдаю задействиями Долгих и его людей. Углов вызывает все большее раздражение у своегоприятеля, а тот не из тех, кто долго терпит неугодных. Углов уверен, что Долгихбез него не обойтись, и потому чувствует себя в относительной безопасности.Вопрос, как долго это продлится? У меня есть сведения, что Долгих ужепрорабатывает запасной вариант, то есть ищет Углову замену. Как тольконадобность в нем отпадет…

— И вы спокойно будете наблюдать за развитиемсобытий? — усмехнулась я. — Если я правильно поняла, по вашимприкидкам, Углова скоро должны хлопнуть, а вы, вместо того чтобы…

— А что бы я мог сделать? — перебил Рогозин сусмешкой. — Если бы Углов пришел к нам и, к примеру, заявил, что емуугрожают… Но это из области фантастики. Так что остается отслеживать события.

— Ну что ж, желаю вам успехов на ниве отслеживания.

— Вы так и не поняли, что я хотел сказать?

— Простите, нет.

— Запомните мой телефон. Не записывайте, запомните. Натот случай, если понимание вдруг наступит. — Он продиктовал номер, а я егоповторила, кивнула и широко улыбнулась.

— Память у меня отличная. Теперь я могу идти?

— Конечно. Всего доброго.

Я захлопнула дверцу и нырнула в ближайший переулок. Сердцебилось возле горла, и руки противно дрожали, я поспешно сунула их в карманы,чтобы весь вид не действовал на нервы.

— Черт, — пробормотала я и повторила громче:

— Черт…

То, что Рогозин пытался меня завербовать, выражаясь языкомразведки, меня ничуть не удивило и не особо обеспокоило. Будь у него на менячто-то серьезное, мы бы беседовали совсем в другом месте. А вот его слова обУглове впечатление произвели. Я никогда никому не задавала лишних вопросов,прекрасно понимая, как это опасно. И бесполезно. Парни Ника знали не большемоего, а сам Ник отучил меня задавать вопросы еще на ранней стадии нашегознакомства. Но кое-что и до моих ушей долетало — обрывки разговоров, фраз,реакция Ника на те или другие слова. Я все тщательно примечала, надеясь, чтоинформация поможет нам с Машкой выжить. То, что Углов слабое звено, каквыразился Рогозин, мне было хорошо известно. И то, что Долгих надумал от негоизбавиться, представлялось весьма правдоподобным. Вопрос: как это отразится наМашке? Вдруг тот же Ник решит, что она знает слишком много для длительногоразговора со следователем, который непременно произойдет, если ее шеф, скажем,неудачно упадет с балкона?

Я привалилась спиной к холодной стене дома и подставила лицодождю.

«Так оно и будет», — точно кто-то шепнул мне в ухо, а ястиснула зубы, чтобы не взвыть от бессилия. Что делать? Что я могу сделать,чтобы спасти Машку? Выходит, ничего. Может, стоило выслушать Рогозина? Он хочетпосадить всех этих мерзавцев в тюрьму. По крайней мере, он пытался убедитьменя, что хочет. Допустим, он честный парень и в самом деле верит в такуювозможность. Беда в том, что я в нее не верю. Долгих вряд ли пойдет по этапу, авот я — запросто, грехов на мне… Впрочем, тот же Долгих мне этого не позволит.Так что перспективы у меня безрадостные. Точнее, перспектива лишь одна: Никправ, однажды он меня пристрелит. И это только вопрос времени. Но если в словахРогозина что-то есть, я не могу просто ждать, когда с Машкой разделаются. Чтоже делать? Что?

Я уже промокла насквозь, но продолжала стоять, прижимаясьспиной к стене. Казалось, у меня просто нет сил, чтобы тронуться с места. И тутзазвонил мобильный. Голос Машки звучал как-то безжизненно, у меня перехватилодыхание от предчувствия беды.

— Юлька, приезжай, останови его, он уходит…

С перепугу я даже не сразу поняла, о ком речь.

— Где ты? Дома? Я сейчас приеду.

Я выскочила на проспект и остановила такси.

— Вот чертова погода, — сказал таксист, поглядываяна меня. Я кивнула и отвернулась к окну.

«Он уходит». Разумеется, речь о Тони. Что ж, этого следовалоожидать. Как, интересно, я смогу его остановить?