– Она же его сглазит! – вскрикнул кто-то.

И многоголосое эхо принялось повторять:

– Да-да, она его сглазит! Сглазит!

Г-н Лалуэт спросил:

– Почему она должна его сглазить? – но не получил ответа.

Единственное, что он смог выяснить более-менее определенно, было следующее: человека, готовившегося произнести речь, звали Максим д’Ольнэ, он был капитаном первого ранга и написал книгу, озаглавленную «Путешествие вокруг собственной каюты». Его недавно избрали в Академию, и ему предстояло занять в ней кресло, ранее принадлежавшее монсеньору д’Абвилю[18]. Но тут опять начались всякие загадки с воплями и неистовыми жестами. Публика, повскакав со своих мест, кричала что-то в таком духе:

– …Как тот, другой!! Ах, письмо!.. Не вскрывайте! Как тот, другой!..

Г-н Лалуэт наклонился и увидел служителя, подающего письмо Максиму д’Ольнэ. Появление этого служителя с письмом сослужило весьма дурную службу: публика впала в совершенное исступление. Одни лишь члены президиума пытались сохранить некоторое хладнокровие. Однако видно было, как г-н Ипполит Патар, непременный секретарь Академии, трепещет всеми своими дубовыми листьями.

Что касается Максима д’Ольнэ, то он встал, принял письмо из рук служителя и вскрыл его. Он улыбался, слушая все эти вопли. А поскольку церемония еще не началась по причине ожидания отсутствующего г-на канцлера, то д’Ольнэ прочел письмо и снова улыбнулся. И тогда на трибунах все оживились:

– Он улыбается! Тот, другой, тоже улыбался!..

Максим д’Ольнэ передал письмо своим восприемникам, и уж они-то точно не улыбались. Вскоре текст письма был у всех на устах, а поскольку, передаваясь из уст в уста, он облетел весь зал, то и г-н Лалуэт сумел ознакомиться с его содержанием: «Бывают путешествия и более опасные, чем вокруг собственной каюты!»

Казалось, содержание письма доведет возбуждение публики до крайности, но тут ледяной голос председателя, сопровождаемый звоном колокольчика, объявил, что заседание открыто. В зале повисла трагическая тишина.

Максим д’Ольнэ уже вскочил на ноги – не просто храбро, а даже дерзко.

Вот он принимается читать свою речь.

Он читает ее глубоким, звучным голосом. Сначала благодарит, без тени угодливости, достославное Братство за честь, оказанную ему своим выбором. Потом, после краткого упоминания о горе, которое недавно потрясло Академию до самых ее основ, начинает говорить о монсеньоре д’Абвиле…

И говорит… говорит…

Рядом с г-ном Лалуэтом профессор бормочет фразу, которую г-н Лалуэт относит (ошибочно, впрочем) на счет чрезмерной долготы самой речи: «Этот протянул дольше, чем тот…»

А этот все говорит, и кажется, что публика начинает дышать свободнее. Слышны вздохи облегчения, женщины улыбаются так, словно только что избежали большой опасности…

А он все говорит, и ни единое непредвиденное происшествие не прерывает его.

Он приближается к концу своего похвального слова монсеньору д’Абвилю и тут оживляется. Он даже горячится, когда по поводу дарований выдающегося прелата излагает несколько общих идей о священном красноречии. Ораторствуя, он напоминает собравшимся о нашумевших проповедях монсеньора д’Абвиля, навлекших на него мирские громы и молнии за отсутствие якобы должного почтения к человеческой науке…

Движения новоиспеченного академика приобретают непривычную размашистость, словно и сам он вознамерился бичевать эту жалкую науку, дщерь нечестия и гордыни.

И в восхитительном порыве, который (конечно же!) вовсе не академичен, но от этого еще более прекрасен, ибо выдает моряка старого закала, Максим д’Ольнэ восклицает:

– Уже шесть тысячелетий томится Прометей, пригвожденный божественной карой к скале! Вот почему я не из тех, кого страшат людские громы и молнии! Я боюсь лишь грозы Божией!

Едва успел несчастный произнести эти слова, как все вдруг увидели, что он покачнулся, отчаянным жестом вскинул руку к лицу и… рухнул с трибуны во весь рост.

Стон ужаса взметнулся под купол. Академики всей гурьбой бросились к павшему… Склонились над недвижным телом…

Г-н д’Ольнэ был мертв!

Понадобились нечеловеческие усилия, чтобы заставить толпу очистить помещение.

Итак, он умер, как и за два месяца до него посреди торжественной церемонии приема в академики скончался Жан Мортимар, поэт, автор «Трагических ароматов», первый претендент на кресло монсеньора д’Абвиля. Он тоже получил письмо с угрозой, принесенное в Академию рассыльным, которого потом безуспешно пытались найти. Письмо гласило: «Ароматы порой бывают трагичнее, чем об этом думают!» А Мортимар, прочитав его, спустя несколько минут кувырнулся с трибуны. Все это с сомнительной точностью выяснил г-н Гаспар Лалуэт, ловя жадным ухом безумные речи, которые велись в толпе, только что переполнявшей зал публичных заседаний Академии, а теперь выплеснувшейся на набережные в неописуемом смятении. Г-н Лалуэт был бы не прочь разузнать поподробнее, почему после кончины Жана Мортимара все так опасались несчастья с Максимом д’Ольнэ. Он отчетливо расслышал, как твердили о чьем-то мщении, но в выражениях столь нелепых, что он не придал этому никакого значения. Тем не менее он счел своим долгом хотя бы ради очистки совести спросить имя того, кто отважился на месть в столь необычных условиях. И получил в ответ такой странный набор созвучий, что всерьез решил, уж не смеются ли над ним. А поскольку вовсю близилась ночь (дело было в середине зимы), то он рассудил за лучшее вернуться домой, пройдя через мост Искусств, где несколько припозднившихся академиков и их приглашенных, все глубоко взволнованные ужасным совпадением, унесшим жизнь двоих собратьев, тоже торопились поскорее добраться до дому.

Однако прежде чем нырнуть в тень, которая уже сгустилась над площадью Каррузель, он спохватился и, остановив одного из этих сходивших с моста Искусств господ, чья нервная походка все еще выдавала недавнее потрясение, спросил его:

– В конце концов, сударь! От чего он все-таки умер?

– Врачи говорят, от сердечного приступа.

– А тот, другой, от чего скончался?

– Врачи считают, от кровоизлияния в мозг.

Но тут между собеседниками легла некая тень и чей-то голос произнес:

– Враки! Оба умерли, потому что захотели сесть в Заколдованное кресло!

Г-н Лалуэт попытался было удержать эту тень за тень ее рукава, но она уже исчезла…

И он вернулся домой в глубокой задумчивости.

На следующий день после этих злополучных событий непременный секретарь Академии г-н Ипполит Патар ступил под арку Академии, когда часы били полдень. Привратник встретил его на пороге своей каморки. Он протянул г-ну непременному секретарю его почту и сказал: