Дальше Ирка уже не читала. Она скомкала лист, а послеопомнилась и, разгладив его, прижала к груди. Она вспомнила, что когда-то они сМатвеем поспорили на шоколадку, сможет ли он написать два юмористическихочерка. Выиграл Матвей или нет, было уже неважно. Главное, что, давясь от смехаи оттаскивая друг друга от клавиатуры, они вместе печатали этот текст часаполтора.

Ирка прочитала про дождевых червей трижды. Она то смеялась,то плакала и в финале действительно почувствовала себя истеричкой.

– Хотите, я вас чем-нибудь тресну, гадская хозяйка? –ласково предложил добрый Антигон.

– Зачем?

– Для вразумления! Чтобы иллюзии поскорее осыпались.

– Не надо, – сказала Ирка. – Я тебе скажу, когда надо будеттреснуть. Пока рано.

Дальше валькирия-одиночка повела себя как ищейка. Подумав,что там, где лежит один лист, наверняка найдутся и другие, она сунула руку поддиван, застряла запястьем, но под конец выудила толстую тетрадь. Точнее, частьтетради, потому что нижняя четверть ее была опалена. По всем признакам, Багровхотел ее спалить, но после передумал, потушил и забросил под диван.

Ирка не знала, что Матвей пишет дневник. Ей казалось, что онтолько ее дневником интересуется и сует нос, когда она печатает. Сейчас жеоказалось, что интерес его был профессиональным.

В другое время валькирия-одиночка сдержала бы любопытство,но не сейчас. Может, в дневнике отыщется подсказка, куда исчез Матвей? Почерк уБагрова был тяжелый, малочитаемый. Не почерк, а настоящее сражение с бумагой,когда каждая буква врезается в нее острой горой.

К Иркиному разочарованию, дневник велся уже довольно давно,и последняя запись в нем относилась к прошлому году.

«Муторно быть некромагом. Чувствую себя быком, у которого внос вдето кольцо. Не одно даже, а целая куча. И от каждого кольца – веревка. Заодно кольцо дернут, я жрать хочу, хотя обедал пять минут назад. За другое –жадность обуревает, за пять копеек бы задавился. За третье – фантазии всякиебольные. За четвертое – кажется, что вокруг одни гады и все под меня подкопведут. И так целый день – то в одну сторону тянут, то в другую. Вечером падаю какдохлый и лежу без сил…

Сегодня у меня развязался шнурок. Пока завязывал (секундвосемь), Ирка умчалась метров на двадцать вперед. Чтобы догнать, пришлосьбежать. Подумалось: выигрывает не тот, кто бежит, а тот, кто не отдыхает…

Время жизни теряется просто на ровном месте! Собака я!Ошибаюсь, торможу. Многое себе попускаю. Дни наполняю не так, как мог бы. Самоебольшее на треть от maximит. Часто просто обвисаю, как холодная вермишель, незная, чем себя занять! Я смог бы втрое больше, не будь у меня этого мерзкого,дряблого, никчемного разленения! Пинать себя каждый миг жизни! Бить палкой, акогда палка сломается, тыкать сломанным концом до крови! Скотина сонная!»

«Во дела! Это он-то сонный! А я тогда какая?» – подумалаИрка и стала читать дальше:

«Когда ты ранен и лежишь на поле боя среди множества тел, токричи, шевели ногой, рукой, стони, если сил нет. Делай хоть что-нибудь. Пустьсанитары тебя услышат. Подберут, понесут и будут резать. И это будет больно. Ноесли ты боишься этой боли и не будешь пытаться шевелиться, стонать, то умрешь.

Когда у человека инфекция, ему вкалывают антибиотик. Вначалетот, что послабее, потом, если не сработало, посильнее. Но если вдруг таквышло, что ему сразу вкололи ударную дозу самого мощного антибиотика, аинфекция осталась, то врач тихо собирает шприцы. Он понимает, что тут емуделать нечего.

Самое сильное и предельное лекарство человеческого мира –любовь ко всем без исключения людям. Чуть менее сильное – к некоторым людям.Еще менее – хоть к родителям, хоть к кому-то. Если человек наступил на любовь ипошел дальше – это уже финал. Он остается в таком беспросветном мраке, чтонепонятно, с какой стороны к нему вообще можно достучаться.

К чему это я? У меня плохо получается заботиться о других.Вообще не получается».

Устав разбирать почерк (каждое новое предложение быломозговым штурмом), Ирка уже почти захлопнула тетрадь, но одна записьвознаградила ее за все усилия.

«Я ее люблю», – писал Матвей.

Ирка запустила ногти в бумагу, оставив оттиски полукружий.

– Ну что? – спросил Антигон, прыгая рядом. – Поняли, кудаподевался этот тошнотский тошнот?

Валькирия медленно покачала головой.

– Знаешь что, – сказала она задумчиво. – Давай его поругаем!Может, мне тогда легче станет, а?

Антигон согласился, и они принялись ругать Багрова. Причемкаждый ругал его по-своему. Антигон говорил: «Умничка! Молодец! Красавец!»,Ирка же это опротестовывала.

Вечером к Ирке неожиданно нагрянула Хола. Валькирию-одиночкуэто удивило: они никогда особенно не дружили. Да Хола и сама ощущала себя не всвоей тарелке. Походила по «Приюту валькирий», точно искала кого-то. Потом,близоруко щурясь, села на стол (все стулья были безнадежно завалены вещами).

Зрение у Холы было скверное. Книжку она читала впритык,однако очков не носила – стеснялась. Дважды Ирка видела, как Хола вставляла ивынимала контактные линзы. Но после и линзы Хола бросила носить и предпочлаоставить все как есть.

«Когда у меня копье, я и так все вижу!» – утверждала она.

Ирка давно подметила эту особенность. Валькирии в бою ивалькирии в быту – абсолютно разные существа. Словно из разных миров. Когда онисражаются – свет наполняет их силой. Даже толстая Бэтла, которая на третий этажподнималась с сопением, с копьем в руке преображалась и могла без отдыхапробежать хоть пять километров.

– Я слышала: ты осталась без своего ножа? – поинтересоваласьХола.

Антигон сердито чихнул. Хола не обратила на его чих никакоговнимания.

– Могу тебе предложить одного своего знакомого паренька!Каратист, в финансовом учится, машину водит! А стихи какие пишет! К Новомугоду, к Восьмому марта, к двадцать третьему февраля!

– Без двадцать третьего февраля обойдусь! – буркнула Ирка.

– Как? Разве ты не защитник отечества? – возмутилась Хола. –Соглашайся, подруга! Отличный будет паж! Иностранные языки знает!

– Ага… куриный со словарем, а собачий без словаря! –огрызнулась Ирка.

Антигон радостно заквакал. Когда он от всей души смеялся – вкикиморе всегда просыпалась лягушка.

Хола встала, сердито скрипнув столом.