Дурные мысли как мелкий паучок. Оплетают постепенно. Ползаютпо ногам, ползают, тянут тонкую паутинку – ты хихикаешь, считая, что всегдаможешь ее порвать. А потом делаешь шаг и почему-то понимаешь, что ткнулся носомв пол. И между двумя людьми этот паучок всегда бегать начинает. Оплетаетпаутинкой ерундовых обидок, трещинок, недомолвок, сердиток. А затем дерг запаутинку, вы столкнулись лбами, а паучок дальше бегает.

– Кгхм! А ты расслабься! – сказал связной света. – Мы же наземле! Тут куча дурных мыслей, и все косяками шастают! Главное, не бояться их,а то замотают. Мысли мрака, они как мелкие собачонки. Если почуют, что ты ихбоишься – триста метров будут следом бежать, избрешутся и все штаны порвут.

– Как это?

Корнелий сам объяснить затруднился и посмотрел на Дафну. Онаподумала, что вот, два «троечника» от света пытаются разжевать «троечнику» отчеловечества как устроен трамвай. Может, вообще лучше вышить себе тряпочку дляпомалкивания?

– Ну, если жуть навязчивая лезет, просто не обращай вниманияи не думай, что это твое. Это в тебе комиссионеры или суккубы лазейку ищут.Шмыгалка вообще убеждена, что человеческое Я – это такой строитель, которыйкладет камень. Свет протягивает ему кирпичи, а мрак – старые ботинки, дохлыхкрыс, всякие просроченные иллюзии, больные фантазии, тухлые мечты. Еслистроитель не станет разбирать, из чего строит, а будет хлопать на раствор всеподряд, такое соорудит, что сам однажды ужаснется.

Мошкин потер рукой лоб, подошел к шесту и вопросительнокоснулся его пальцем.

– Еще будем сейчас, нет? А то мне надо же в институт хоть ктретьей паре, да?

– Не надо! – хмыкнул Меф.

– Что, правда не надо? Думаешь, уже поздно, да? Все равно неуспею, да? – начал подсказывать Мошкин, радостно ища повода перевалить на Мефасвою лень.

Буслаев прислушался к своему телу. «Караул! – орало тело. –Убивают! Меня беречь нужно, а вы меня палкой! Тараканы ползучие! Змеиподколодные!» Меф вздохнул. Второе дыхание открывается обычно там, где уходитсаможаление. Саможаление же пока не ушло, а потому приходилось торговаться стелом.

– Не зверей, Жека! Не сейчас. Лучше вечером. Сейчас я весьболю. Так что лучше поезжай. К третьей паре не успеешь, хоть на четвертоймелькнешь.

Мошкин уставился на Мефа с обидой. Из-под его лени выбилитабуретку.

– А если не вечером? Если завтра утром? – предложил он.

– Завтра утром будет еще хуже. Мышцы забиты – отходнякначнется. Все будет ныть, руку не поднимешь. Приезжай после института.

– Приду, да? – спросил сам себя Евгеша и сам себе кивнул. –Ну тогда я пошел, да?

Меф хотел сострить: «Ну и иди ты, да!», но ощутил, что этобудет глупо, и благодарно пожал Мошкину запястье. Он знал, что на Евгешу всегдаможно было положиться. Во все действительно ответственные минуты Мошкинзаметает веничком всех своих мысленных тараканов на задворки сознания, приходити помогает.

Когда Мошкин собрался уходить, Дафна, предчувствуя, чтосейчас произойдет, незаметно толкнула Мефа локтем. Евгеша подошел к двери.Прислушался. Приоткрыл ее. Высунулся. Повернул голову направо, потом налево. Покоридору развинченной походкой шел полутрезвый парень лет двадцати двух,представлявший собой довольного типичного озеленителя. Увидев его, громадныйЕвгеша поспешно всунул голову в дверь и, не удовлетворившись этим, еще и втянулее в плечи.

– Чего ты? – спросил Меф.

– Ничего.

– Боишься, что ли?

Мошкин застенчиво улыбнулся.

– Ты его сильнее? – нахмурился Меф.

Евгеша осторожно кивнул. Он мог без ложной скромностисказать, что с таким он справился бы, даже если бы ему связали все, кромемизинца на левой руке.

– Тогда чего?

– А если он мне скажет? – опасливо предположил Мошкин.

– Чего скажет?

– Ну, спросит, что я тут делаю. Или чего-нибудь еще?

– А ты спроси, что он тут делает. Я его тоже, между прочим,первый раз вижу, – заявил Меф.

Мошкин не вдохновился такой перспективой.

– Да нет. Ну его вообще… Пусть лучше пройдет, – буркнул он.

Евгеша снова высунул голову, прислушался и, убедившись, чтокоридор пуст, улизнул.

– Блин! – сказал Меф, потирая отшибленную грудь. – Он жеменя шестом чуть не размазал! А на тренировке все это общежитие по потолку быот него улепетывало! Даже если вместо шеста дать ему обычную спичку. Блин,блин, блин! Не найдя песка, страус спрятал голову под паркет, заглянув ксоседям снизу!

– Да! Глупо! – согласилась Даф. Однако «блином» онаусиливать не стала и скромно сказала: «оладушек».

* * *

Озабоченно разглядывая пальцы, по которым Мошкин ухитрилсятюкнуть шестом, надеясь выбить меч, Мефодий рухнул на табуретку у стола.

– О-а-аууу! Это я типа стону!.. Дафа, а Дафа! Сделай кофе! –взмолился он.

– Нет. Сам.

– Дафа, а Дафа! Кофю жажду! Дай мне кофю!

– Глухой? Нет!

– Сделай это для меня! Меня, между прочим, избили. Янесчастный!

– Не могу.

– Почему?

– Просто не могу, и все.

– Ты путаешь «не могу» и «не хочу»!

– А ты путаешь вежливый отказ и конкретный посыл к лигуловойбабушке! – спокойно сказала Даф.

Буслаев удивился.

– А почему ты не хочешь сделать кофе? Тебя что, ни о чемпопросить нельзя? – спросил он уже нормальным голосом.

– Ты не просишь. Ты паразитируешь! Когда человек стоит вметре от мусорного ведра и зовет с десятого этажа другого человека, чтобывыкинуть бумажку – это называется «паразитировать».

Меф краем глаза покосился на горячий чайник и на банку скофе, которые в самом деле были от него не дальше вытянутой руки. Ближе, чем отДафны.

– А по-моему, это называется, что тот первый, с бумажкой,просто соскучился по тому второму. Вот и зовет его, – сказал он, неохотнооткручивая крышку. – Ну так и быть! Когда Арей меня зарубит, ты будешь ещевспоминать этот момент!