– Факт, – сказал я. И громко засмеялся. И тут же воскликнул: – Но ведь двери-то нет, нет! Я же сказал! Нет! Это иллюзия. Бред, фантастика во спасение!

Антон поднял на меня глаза – тяжелый воздух колыхнулся. Посмотрел на стол, взял со стола чайную ложку и показал мне.

– Что это?

– Ложка, ха-ха…

– Она иллюзия?

– Нет.

– Ну да, это такая маленькая, малосущественная вещь в нашей жизни, чайная ложка – и она тем не менее настоящая. Да? А мы говорим о самом главном. Ты только представь, Саша, – о самом главном в нашей жизни говорим. Как же это – самое главное – может быть иллюзией?

Я смотрел на него. И в то же время смотрел куда-то вперед, дальше, за окно. Я видел бегущие по площади трамваи из какого-то ржавого, но прекрасного века, плещущее море, гранитную набережную, высокие дома. На крышах высоких домов были голубые бассейны, в которых плавали красивые загорелые люди. Солнце, оно светило на них. Везде было солнце. Мне показалось, что во мне прохладно засветился тот самый взгляд, которому я так завидовал у других. Взгляд, который всегда сильнее, чем смерть. Взгляд живого человека. Мелкое, самое ничтожное рождается от чего-то гигантского, а мы этого не чувствуем. Не чувствуем. Мой брат верил в «The Beatles», я его тетрадь под матрацем нашел, когда он учился в девятом классе, в этой тетради было написано «Я верю в the Beatles», и переводы песен Битлов, словно псалмы из молитвенника.

– Рыба-шар, – улыбнулся я Антону, – ты совсем как Рыба-шар…

Антон странно и страшно посмотрел мне в глаза.

Потом взглянул на часы.

– К сожалению, мне надо идти, – сказал он с внутренней тревогой, похожей на начинающуюся дрожь.

Я ответил, что да, конечно. Конечно. Мы встали, вышли в коридор. Когда Антон пожимал мне руку, я вдруг, не отпуская его пальцев, быстро заговорил – словно держал речь на каком-то суде и от этих слов зависела степень моего личного наказания.

– Но все-таки, все-таки! Послушайте! Подождите… – я опять перешел с ним на «вы», – Если вы верите в Бога, то, значит, верите и в Страшный суд! Так? Но ведь это же сказка! Самая натуральная сказка – вот пройдет столько-то лет, и все-все мертвые оживут, и соберутся вместе… Сколько их будет? Сто миллиардов, двести?! И как они уместятся на Земле? И как они будут выглядеть, все эти люди? Как одеты? Как? Как? Как?! Фантастический фильм, Голливуд, сказка…

– Я… могу… это сказать, – медленно выговорил Антон. – Так, как я это себе представляю.

– Да? Скажите… Но не из книг, не из церкви, а из себя, свое собственное скажите, – подрагивая от разбиравшей меня внутри дрожи, с улыбкой быстро говорил ему я.

– Я думаю, это будет происходить не совсем на Земле. Это будет над поверхностью земли, в пространстве, в воздухе. Будет, наверное, темно. И люди будут стоять в воздухе друг над другом и рядом друг с другом – так, что каждому будет место.

– Что, висеть друг над другом? – я почти хохотал. – На каком же расстоянии, касаться пятками они будут голов друг друга, что ли?

– Нет, – серьезно говорил Антон, глядя сквозь меня. – Я думаю, всем будет удобно, никто касаться друг друга не будет. Я… представляю себе все эти бесчисленные ряды неподвижных в воздухе людей, друг над другом, везде, всюду… Может быть, в полуметре друг от друга. Не должно быть толчеи в этом стоянии – это ведь будет последний Суд.

– Они будут одеты?

– Вряд ли. Скорее обнажены. Какая одежда? Вещи не важны там. Выглядеть мы будем, как выглядели, когда умерли. Мне кажется, Страшный суд будет продолжаться совсем недолго. Господь через Ангела явит свою волю каждому. И каждый отправится в рай или в ад по своим делам.

– А как же будет сам проходить Суд, как?

– Я думаю, каждый будет слышать Его голос. И знаете, мне кажется…

– Что?

– Что все хорошо будет.

– Как – хорошо?

– Я думаю, что многих, а может, почти всех… Или даже всех Бог помилует.

– Что? Почему помилует?

– Потому что… Бог милостив. Вот что главное. Он не может не быть милостивым. В этом все. Без этого трудно, очень трудно…

– Но зачем же тогда стараться не грешить, если он все равно всех помилует!!!

– А это… А это, может быть, для того, чтобы… – я увидел, что Антон на грани истерики и может в любую секунду заплакать, – чтобы мы старались… хоть немного… сейчас старались. Может, количество добрых дел… тогда сможет перевалить количество грешных, и Он решит… что надо нас… надо всех помиловать… Ведь это еще неизвестно, помилует ли он. Помилует ли…

Антон ушел.

Я стоял в прихожей, смотрел в зеркало.

Я почти ему поверил. Почти. Даже представил эту картину – в темном тумане возникают одно за другим светящиеся белые, желтоватые тела умерших в разные века людей. Их много, очень много – они висят сплошным потоком, как человеческий млечный путь, опоясывающий Землю. Висят в воздухе один над другим. И все смотрят в одну точку перед собой. Их лица освещены. Они видят Бога и ждут своей участи.

Мне было страшно. Мне было еще и грязно, я был наполнен чем-то невыносимо страшным.

Желтоватые тела мертвецов, похожие на мертвых куриц. Прямо из морга. В таком же голом виде.

Перевоплотиться бы в того фантастического человека, которым был Антон, избавиться от себя прежнего. Но я чувствовал, что это невозможно. Совсем. Дело в том, что я ничего не хотел. Совсем. Ничего.

Я мог только иногда, всплесками, что-то чувствовать.

И все.

Я ничего не хотел.

Захотите же кто-нибудь за меня, всуньте в меня это хотение, всуньте, всуньте! Оттрахайте меня, изнасилуйте, влейте в меня сперму хотения, чтобы родился во мне ребенок Хотения!

Ну надо же что-нибудь хотеть в этом мире, надо!

Даже умереть не хочется…

Я вошел в комнату.

Хотя… Здесь нужен только шаг. Я подошел к окну, посмотрел вниз. На Суде все равно ведь простят. Я засмеялся. А если не простят, то я подниму в сонме шевелящихся голых тел руку и выкрикну с места: «Эй, Боже, помилуйте-ка! Мне Антон Искандеров, менеджер по пластиковым окнам, обещал, что нас всех тут простят! Что за лажа? Хочу посмертного счастья, как все!»

У Инны был восьмой этаж. Внизу, на площадке, играли дети. Отсюда, если выпасть, смерть точно случится наверняка. К тому же под окном асфальт. И без всякой записки. Просто вдруг выпал человек, и все. Почему, как? Кто будет плакать, сожалеть. Отец, брат? В конце концов мы не живем, да и не умираем для кого-то. А для себя. Себя? Я выглянул в окно. Повеяло холодом, а на ладонях выступил пот. Вот так? Так?

В прихожей раздался звонок.

Кто это? Инне с работы возвращаться рано. Да и никто в этом городе ни к кому просто так, без телефонного звонка, не приходит. Может, участковый, проверяет прописку?