Вы, может быть, думаете, что счастливый человек – это я? Как вы поняли, я разучился острить. С чувством юмора у меня давно уже не все в порядке, Инна права. Счастливый человек в русском мире начала XXI века – это тот, кто позитивно мыслит, мобилен, не заморачивается по пустякам и умеет ко всему, в том числе и к серьезным явлениям жизни, относиться с иронией (к деньгам только нужно относиться серьезно, чуть не забыл). Ах, ирония… Сейчас он появится – счастливый человек. Но не ироничный.

Представители фирмы пообещали заменить пластиковое окно в гостиной бесплатно.

В три часа дня пришли двое рабочих, и с ними менеджер, черноволосый парень лет тридцати – посланный, как видно, проконтролировать работу и восстановить репутацию фирмы. Парень привлек мое внимание тем, что его лицо все время находилось в состоянии, предшествующем улыбке, а из его темных глаз время от времени проливался далекий, сильный и очень пронзительный свет. Тот самый, что, вероятно, был у солдат СС, въезжающих на левый берег Днепра в 41-м. Точно так же смотрела и моя мать, когда мы с Сергеем сносили ее на стуле по ступенькам больницы – взгляд, вскрывающий горизонт и достигающий далекой точки, видной только ей одной.

Я завидовал таким взглядам – мне казалось, что именно они отличают людей, знающих, ради чего они сейчас живут, от тех, кто этого не знает. Те немецкие солдаты, что въезжали в Днепропетровск, пробивали пространство перед собой и уносились дальше за горизонт, словно были навечно уверены в своей правоте – несмотря на то, что позже проиграли войну. Пронизывала невидимый горизонт впереди и моя мать, которая должна была умереть. Все они видели впереди что-то главное, что придавало им смысл.

Что?

Вот так – безнадежно, со светящимся благородным восторгом – смотрел перед собой и этот менеджер среднего звена. В его взгляде было присмиревшее детское восхищение перед теми предметами или явлениями, которые проходили перед его глазами. Пока рабочие снимали старое окно в гостиной и готовились устанавливать новое, я пригласил парня на кухню выпить чаю.

Его звали Антон Искандеров, так было написано на визитной карточке, которую он, аккуратно вынув из нагрудного кармана, мне вручил. Лет ему было примерно тридцать или, может, чуть больше. Весь он – со светлыми карими глазами, с аккуратной прической и мерцающим светло-красным галстуком был красив той умеренной мужской красотой, что вызывает в людях чувство бодрой, стабильной, даже какой-то консервативной гармонии.

Антон со спокойным воодушевлением стал мне рассказывать, в чем преимущество пластиковых окон перед обычными и чем хороша продукция его фирмы. Странно, я совсем не чувствовал фальши в его словах. Было заметно, что он искренне верит в то, что говорит. В этой вере светилось что-то простое, детское, в ней не было преданности служащего кормящей его фирме, – я чувствовал, что, в этом человеке есть нечто подлинное, другое, не то, о чем он сейчас говорит, но при этом связанное с его словами.

Рабочие закончили работы, Антон их отпустил. Я сказал ему, что возможно, несколько моих знакомых (тут я искренне имел в виду и себя) хотели бы поставить в своих квартирах подобные окна. И предложил ему обсудить этот вопрос.

Мы легко разговорились – но почти сразу же внезапно заговорили совсем не о пластиковых окнах.

…Позже, во время нашей последней встречи, Антон признался, что на работе он так откровенно ни с кем никогда не разговаривал – не было повода, да и не принято это у них. Почему же со мной, обычным клиентом, случайным человеком, он заговорил вдруг о смысле жизни? Может, опять к нам слетело – лучшее – как, бывает, опускается на дорожку багровый осенний лист, объединяющий мысли случайно увидевших его разных людей?

– Вы знаете, я разуверился, – внезапно, без перехода сказал я Антону, хотя секунду назад спрашивал о преимуществах окон его фирмы перед другими. – Я совсем не понимаю, что есть в жизни хорошего. Вот вы искренне любите свою работу, я это почувствовал, а я… не понимаю, как это можно любить. Да и любить у меня не получается. Странно, наверное, что я вам это говорю, совершено вас не зная.

– Почему же? – едва заметно пожал плечами Антон. – Мы с вами познакомились, знаем имена друг друга. Этого немало для откровенного разговора.

Он говорил серьезно, будто продолжая рассуждать о достоинствах окон своей компании. Я все никак не мог привыкнуть к его тону, одинаково искреннему и серьезному в любых ситуациях.

– Вы думаете, почему мне нравится работа, которую я делаю? – сказал Антон. – В ней есть много ненастоящего, правда. Но сами-то окна – настоящие. И они приносят пользу. Вещи часто приносят больше пользы людям, чем люди друг другу. Мне нравится моя жизнь.

– Да? А ради чего вы живете?

Он опять коротко пожал плечами:

– Я думал над этим. Ради радости.

Мы сидели на кухне при открытом окне, ветер холодил наши лица.

– Радости?

– Да, когда тебе хорошо, и другим тоже.

– Откуда она берется, радость?

– От веры.

– В Бога?

Антон кивнул.

Вот еще один признак жизни – когда люди говорят о Боге. По крайней мере, в России, при подобном разговоре мы все еще становимся серьезными. Может, это происходит по инерции, благодаря неизжитым архетипам прошлого? Даже если некто, напившись в компании и возомнив себя поэтом, испортит всем настроение романсами под гитару на тему Бога, мы все-таки не будем смеяться. Мы брезгливо, с полуулыбкой поморщимся, но не встанем и не выйдем из комнаты. По крайней мере, не сделаем этого сразу. Потому что это все-таки серьезно. Потому что в нас пульсируют остатки пиетета. Бог, господа, еще одна тема, кроме денег, при обсуждении которой русский человек становится, хоть и нехотя, хоть на некоторое время – серьезным.

Антон кивнул.

– А у меня этого… нет, – сказал я.

– Вы, видимо, не можете верить, – помолчав, произнес Антон.

– Да, это так, не могу, а не не хочу!

– И еще вы, кажется, ищете подтверждения себя в других.

– Да? Ищу. Это хреново?

– Все ищут подтверждения себя. Кто-то в делах, кто-то в религии, кто-то в самоубийстве. Искать подтверждения себя в людях, мне кажется, тяжелее всего.

– Вы… пробовали?

– Меня давно волновал вопрос, один ли я на свете. Я, конечно, читал, думал, людей встречал…

– Но семья, родные, они же у вас есть?

– Это не то, – несколько смущенно, не смотря на меня, улыбнулся Антон. – Это есть, конечно… это и надо любить, но одних родных все-таки недостаточно. Ведь когда остаешься один, понимаете, а мы часто очень, очень одни… в такие моменты всегда хуже всего. Понимаете, у любого человека ведь есть отец. Тогда, думал я, как же тогда может быть все человечество без отца?