– Самоубийство – грех?

– Я думаю, грех – это умереть, не сделав того, что тебе предназначено.

– А ты делаешь?

– Я все еще не понял, что я должен делать. Поэтому и страшно умирать.

«Смерть банальна. Я это видел, – вспомнил я. – И все-таки страшно…»

– А знаешь, ведь ты меня успокоил, – сказал я чуть позже.

– Да? Чем?

– Тем, что понял меня, Сид.

– Понял… Ага… Знаешь, мы и живем, может быть, для того, чтобы нас понимали. Чтобы кто-нибудь когда-нибудь понял. Хоть на пару секунд. Не понимают только сумасшедших, Саша.

– А мы не сумасшедшие, Сид.

– Нет. Точно не сумасшедшие.

Мы выпили.

– А знаешь, – почему-то, сам того не ожидая, сказал я, – мы живем не только для того, чтобы нас понимали. Ведь понимать могут и сволочей, Сид. Другие сволочи.

– Согласен. А для чего тогда?

– Не знаю. Надо подумать… – я сидел и смотрел в деревянный стол. Мне вдруг стало резко тяжело и плохо внутри – но не в теле, а намного глубже. От этого стало портиться настроение.

– Может быть, мы живем для того, – словно издалека слышал я голос Сида, – чтобы не нас, а чтобы мы кого-нибудь поняли? А, ты как считаешь?

Я кивал, чувствуя, что ко мне вплотную приблизилось густое темное пыльное облако – из тех, что я видел в документальных фильмах про торнадо. Изнутри что-то ломало и медленно сжимало мои кости и мышцы в неспешных тисках. Особенно больно не было, но давление все время нарастало, корежило.

– Знаешь, я пойду…

Я встал, протянул Сиду руку и, стараясь не покачнуться и не упасть, вышел из «ОГИ».

Он молча смотрел мне вслед.

На улице меня немного отпустило. Я стал бесцельно бродить по городу, дошел до Тверского бульвара. Я все еще не был пьян и только лишь воткнул свою голову в реальность, я это чувствовал. Вдруг послышалось, будто кто-то меня позвал. Оглянулся – вокруг тишина, если не считать шума машин и гула голосов. На скамейках сидели люди, медленно поворачивающие ко мне лица с чужими взглядами.

Кто-то опять окликнул меня. Я обернулся – и увидел выглядывающую из окна маленькой, застрявшей в пробке серебристой машины, Инну.

Я не хотел ее видеть. Хотя, в общем-то, мне было безразлично. Может, сделать вид, что я ослеп и с улыбкой пройти мимо?

– Саша! Саша! – позвала Инна, приоткрыв дверцу машины и махая рукой.

Я подошел, с улыбкой кивнул.

– Ты давно приехал? Я тебе звонила, – ее лицо было тревожно-радостным.

– Да… я отключил телефон.

– Как твоя мама, Саша?

– Умерла.

– Боже мой, Саша… Ты держись. Поехали сегодня ко мне. Поехали?

Я с улыбкой пожал плечами.

– Ты купила машину?

– Да… Я только не сейчас… Я сейчас с подругой в джаз-клуб договорилась, давай я вечером за тобой заеду и поедем ко мне. Давай? Я хотела тебя на вокзале встретить, но ты не отвечал…

– Хорошо.

– Что хорошо?

– Все.

Автомобили засигналили – пробка двинулась, «Хендай Гетц» Инны загораживал им дорогу.

– Ты включи телефон, слышишь? Я позвоню… – говорила она, садясь на водительское сиденье и закрывая дверь.

– Ага, позвони, хорошо.

Гул голосов, сигналов, моторов слился в один грязевый поток.

– Пока, позвоню.

Машина Инны тронулась. В грязевом потоке едва слышно звенела мелодия: какой-то оркестр, исполняющий классику. Что-то вроде Моцарта в смеси с ранним «Пинк Флойд». Мелодия тихо пела в моей голове.

Вот уже третью неделю я живу с Инной.

Похоже, в гражданском, как говорится, браке.

То есть как любовник с любовницей. Партнер с партнершей. Бойфренд с герлфрендшей.

Живем, в общем.

Инна позвонила в дверь моей квартиры на третий день после нашей встречи на Тверском бульваре. У нее была серьезно заготовленная речь. Я к тому времени успел получить деньги за поставленные после моего ухода из «Красной шапочки» передачи, в подготовке которых принимал участие. Уже тогда я понял, что, пока эти деньги не закончатся, я не буду делать ничего. Совсем ничего – абсолютно. И потом, вероятно, тоже.

Войдя ко мне, Инна сообщила, что я ее устраиваю и что нам надо продолжать выстраивать отношения. Ничего, говорила она, не делается без усилий. Я ее почти не слушал. Сказал, что, в общем-то, мне плевать на свою жизнь, да и на ее тоже. Она согласилась: что ж. Помня ее трудоголические нравы, я с издевательской улыбкой сообщил, что любая работа отныне вызывает у меня отвращение, и я не собираюсь никуда устраиваться. Она сдержанно пожала плечами. Также я сообщил, что мне все равно, где жить, здесь или у нее. Если она хочет, я поеду к ней – но буду вести себя как хочу, пусть не строит иллюзий. Со своей стороны, я ее насиловать претензиями тоже не буду. Инна уверенно кивнула. «О’кей, меня все устраивает!» – сказала она.

Я ей, конечно, не поверил. Да и себе – тоже.

Мы поехали к ней на ее новеньком «Хендай Гетц». После небольшого препирательства Инна на полпути пустила меня за руль, и я с веселой злостью, следуя ее четким указаниям, куда поворачивать, поехал по городу – за рулем я не сидел почти два года.

С зеркальца автомобиля свисала на шнурке крохотная иконка с залакированным, наклеенным на фанерку золотистым ликом Богоматери с младенцем. Я кивнул на иконку:

– Что, оберег для авто купила? Какая-то она у тебя народная. Или сейчас у среднего класса популярна простота?

Инна хмуро и, как мне показалось, растерянно взглянула на меня:

– Я не купила, это подарок, в храме бабулька подарила.

– В храм ходишь? – удивился я.

– Нет. Это моя подруга ходит, она верующая. Я ей деньги должна была передать, а у нее вечно времени нет, вот там и встретились. А вообще, при чем здесь: хожу я или не хожу? В вере тоже что-то есть, я еще не разобралась что, но есть.

– Ничего, разберешься, – сказал я, надавливая на газ, – ты ведь умница, Инночка, во всем всегда разбираешься…

– Смотри на дорогу, на дорогу! – резко оборвала меня Инна. – Господи! Тебе надо потренироваться, навыки восстанавливать, а потом уже садиться за руль.

У нее дома мы сразу стали заниматься сексом, и я делал это в какой-то туманной полумгле с проблесками солнечной неги. Сначала я входил в нее сверху, потом она лежала на мне. Всего было пять или шесть оргазмов – у меня, не у нее. Оргазм у Инны был всегда в конце, главный, я делал его ей рукой или языком. Она так была сложена, что не получала сексуальной разрядки от естественного проникновения двух тел. Но говорила, что нимало от этого не страдает – ей было радостно, когда я просто входил в нее и кончал сам. Занимаясь с ней любовью – да, все-таки это была немного любовь… – я вспомнил, что Инна в этот раз не ввела, как обычно, себе внутрь свечу, чтобы обезопаситься от беременности. Хотя, в общем-то, мне было все равно. Когда я довел ее до оргазма, Инна сильно задергалась, выдернула из себя мою руку и затихла, глядя сквозь полуприкрытые глаза в потолок. Я вспомнил, что примерно так умирала моя мать.