– Нет, не особенный. Просто не могу опускаться ниже, чем я есть… Выше не могу и ниже не могу.

– О!.. Отличная логика! Не зря тебе в школе про коллективизм вдалбливали. Вправо, влево – побег, прыжок – провокация. Помнишь то идеологическое дерьмо, в котором мы плавали?

– Помню. А еще помню, что люди тогда лучше были. Теперь они циничнее, лживей. Только смеяться стали больше.

– Ага, а еще они умнее стали. Не заметил? Эх, Грек, Грек, как быстро ты все забыл… Мы же оба с тобой свободы хотели! Читать книги, какие хотим, говорить, что думаем, за границу ездить, куда хочется…

– Помню. Но если свобода освобождает от сочувствия себе подобным, плевать мне на нее, знаешь. Раньше люди были, может быть, и глупее. А сейчас они умнее стали, точно. Но по мне, лучше быть глупым, чем злым.

– Боже мой! Твои бы словечки, Греча, в учебники родной речи времен Брежнева! Детишек учить, мозги штамповать им. Знаешь, от таких, как ты, надо оберегать общество. Ты мешаешь нормальным людям нормально жить. Грек! Такие, как ты, они как ядерный реактор, заражают здорового человека больным настроением. А страдать нормальному человеку противопоказано. Ведь Адам и Ева, когда в раю жили, они что, о смысле жизни задумывались? Нет, они задумались потом, когда плод свой дурацкий съели. Счастье – не в том, чтоб думать! Смысл жизни – в получении удовольствия от нее, а не в вечном копании. Чем глубже задумываешься – тем больше страдаешь. Еще Эпикур говорил…

– Интересно, а ты когда понял, Стар, что счастье в бездумности? Уже в школе?

– Нет, тогда я не понимал ничего такого. Просто жил. Да мы все просто жили, разве нет? Все дети, молодые живут бездумно, легко, и правильно делают…

– Значит, тогда ты вот также бездумно долги не отдавал? И по легкости своей мне четвертак не вернул в десятом классе, помнишь?

Аристархов на секунду опешил, потом расхохотался:

– А ты памятливый, Грек! Писатели все соображают, так ведь? Ну да, долги я частенько не отдавал, признаю… да, я делал это бездумно и легко, потому что мне приятно было брать в деньги в долг и было неприятно их отдавать. Да! Но что же ты или другие не пришли ко мне тогда, не взяли меня за шиворот и не сказали: «Стар, гони бабки, падла»? Почему не пришли? Почему по харе мне не дали? Ведь вам было неприятно, что вы деньги потеряли, и приятно было бы их обратно получить?

– Может, потому не пришли, – сказал я, – потому что не в этом смысл… Жалели тебя и верили, может быть, что отдашь, Стар.

Аристархов сильно изменился в лице – сощурил глаза, стал как-то нереально серьезным, даже солидным.

– Ладно, – встал он со стола, – был неправ, извини. Я тебе отдам сейчас этот четвертак. По курсу… – он открыл ящик стола, порылся в нем и вытащил калькулятор. – Так, на сколько это сегодня потянет?

– Да не напрягайся ты, Васька, – с улыбкой выдавил я, – говорю тебе искренне и с полным удовольствием: не надо… Тем более что деньги меня не вылечат. Брось считать, Стар! – резко крикнул я, видя, что он уже начал подсчитывать что-то на калькуляторе.

Аристархов отложил калькулятор и повернулся ко мне. Его глаза были расширены, светились каким-то важным задумчивым выражением.

– А знаешь, Саша, когда я точно понял, что надо просто жить, не задумываясь над смыслом?

Я смотрел на него.

Аристархов снова уселся на край стола и низко наклонился ко мне:

– Я расскажу тебе, Грек, – сказал он тихо. – Это произошло после… после того, как я побывал на… на том свете. Четыре года назад. У меня была клиническая смерть, три минуты сердце молчало. Я в автокатастрофу попал, лоб в лоб с «КамАЗом». Так вот, знаешь, что оказалось? – повысил он голос. – Ничего. Там. Нет!

– Где?

– После смерти. Никаких тебе тоннелей, свечений в конце – ни-че-го! Просто жизнь выключается, как телевизор, и все. Пустота! – Аристархов протянул руку с пультом, нажал кнопку и экран телевизора погас. – И все. Понял?

– Откуда ты знаешь, – после паузы сказал я. – Ты же ведь был в отключке.

– Я видел, Сашенька, чувствовал! Реально ощущал тогда, что попал в абсолютную тьму. Абсолютная темнота!.. И сколько я в этой темноте пробыл, не знаю. Она была совершенно черная и, знаешь, совсем не страшная. Когда меня к жизни вернули, мне даже обратно в эту тьму захотелось. А что? Здесь заботы всякие, поиски денег, борьба за выживание, а там – вечный сон без снов. Спи себе и спи. Потрясающе! И знаешь, какой я вывод сделал после этого путешествия?

– Ну?

– Надо просто жить и никуда свои мозги не впихивать. Нужно наслаждаться вкусом жизни, ее питательностью, полезностью. Когда ты ешь нежную телячью отбивную, ты ведь не думаешь, Греча, о том, как этот теленок рос, как его закололи, разделывали? И это не только в еде. Да если бы человек хоть на секунду по-настоящему глубоко – не так как ты, Гречка, а по-настоящему глубоко задумался о том, из чего состоит тот маленький кусок жизни, который он сейчас проживает, какие миллионы страданий в этом куске, как мошкара, роятся, он бы просто сдох от разрыва сердца! Мы и живем, Сашка, только потому, что мало задумываемся. Надо радоваться, что пока ты живой, все есть, а потом не будет ничего. Это такую энергию освобождает! Все, чего я добился, я достиг после того, как понял, что мы выключаемся, как телевизор. Можно сказать, я заново включил себя, вот так, пэк! – вытянув руку, он щелкнул пультом, и телевизор вновь заработал. – Сменил пять работ, но свое дело нашел. Сейчас у меня такой доход, что я могу себе, Сашка, позволить работать полгода, а все остальное время где-нибудь на Самоа в океане нырять. Скоро я открою собственную клинику и стану зарабатывать еще больше. А может, и вообще работать не буду – зачем, если деньги есть? Какой же тут смысл жизни, зачем он мне? Зачем портить себе аппетит за ужином?

Я не стал ему возражать. Было видно, что Стар во многом делает вид, что у него все отлично; точно так же он вел себя в школе. Я только спросил:

– Стар, а как же Адам и Ева? Ты веришь, что они были, а после смерти, говоришь, наступит темнота. Как можно верить в одно чудо и не верить в другое?

– А… так боже мой… это просто метафора…

– Значит, и высшего наказания нет? Делай что хочешь, потом просто выключишься?

– Почему же нет? Общество недаром законы придумало, чтобы преступников судить и наказывать. Вот этим законам порядочный человек и должен следовать…

– А откуда эти законы взялись, Стар? Кто первый определил, что такое хорошо, а что такое плохо?

– Да какая тебе разница! Опять ты копаешь, Грек!..

Я вдруг стал смеяться. Сам не понимаю, как это у меня получилось. Аристарх, натянуто улыбаясь, с подозрительным любопытством смотрел на меня.

– А если… – сквозь смех говорил я, – а если… в телевизоре вместо выключения, как ты говоришь, и темноты… просто переключат программу… что тогда? Представь, был ты сперва фильмом «Гамлет», а потом – раз, стал рекламой средства от перхоти, вот как эта, – я показал на экран телевизора. Или нет, – щелкал я пультом, – был ты, например… был хирургом… а стал – вот… – Я кивнул на экран, где, высоко вскидывая ноги, танцевал немолодой юморист.