Сколько прошло часов? Дней? Телефон не звонит, анкета на сайте знакомств уничтожена – нажал кнопку, и все. На свидание с красной кхмеркой Марией я не пошел. Ленку из Ялты больше не видел. Аннет тоже. Анна уехала к своему жениху на Кипр – женились они там, вероятно. Плывут, как и пять тысяч лет назад, рыбы в воде, бегают в лесу олени, шевелятся в траве ежи. Человеческий мир держится на двух бодрых, непьющих и некурящих китах: статусе и сексе. Я послал на хрен обоих. Теперь самое то, чтобы удалить основную анкету – себя. Но нет. Еще пока нет. Не до конца распрощался, что ли? Или, чтобы быть, кроме двух монстров-китов существует третья причина?

Много лет назад моя жена ждала ребенка. Недель пять или шесть прошло от зачатия – ранняя стадия. Она пришла из поликлиники, где ее просвечивали – зародыш оказался ростом двенадцать миллиметров. Я посмотрел по линейке: 12 миллиметров живого существа, которое увеличится, вылезет, начнет думать, складывать цифры, восхищаться, плакать, страдать. Может, эти 12 миллиметров тоже когда-нибудь будут смотреть в зеркало и спрашивать: кто это там? Неужели – я?

Ночью я лежал рядом с женой и думал, представлял себе этот тонкий, продолговатый и едва шевелящийся зародыш внутри ее тела. Маленькое сердце, которое, вероятно, уже стучит. И прилепившаяся к нему душа, похожая на маленькое жаркое солнышко.

У нас с женой не совсем хорошо тогда было в жизни, совсем неважно. К ней приехала подруга из Симферополя и говорила, глядя мимо меня ей в глаза: как же вы в Москве и так ужасно живете?

Мы снимали комнату в коммуналке. Оба были студентами, но Лена взяла академический отпуск – ей подвернулась работа, которую трудно было совмещать с учебой. Жена находила по всей стране художников, которые продавали оптом свои пейзажи, натюрморты и тематические композиции приезжающим скупщикам живописи из Голландии. Те перепродавали картины европейским сувенирным салонам и компаниям для развешивания по стенам офисов. В моде был социалистический реализм. Лена получала проценты с продаж, ходила на презентации, возвращалась домой поздно. У нас перестало с ней ладиться – это часто случается, когда женщина начинает зарабатывать больше, чем мужчина. Но мы были молоды и пока не очень понимали, что происходит. Вероятно, мне нужно было тоже уйти в академический отпуск, тоже начать зарабатывать деньги, окончить институт заочно. Но мне казалось, что все нормально и так. Как хорошо жить просто, бездумно!

Жена стала нервной, я тоже. Она несколько раз говорила то, чего я от нее раньше не слышал: мужчина должен быть сильным, в меру циничным, уметь со здоровой агрессией осваивать этот мир. Тогда подобные выражения как раз стали появляться в наших новых цветных журналах. Ее зачатый ребенок, вероятно, был подсознательной попыткой наладить нашу жизнь, избежать разрыва, который становился все более неотвратимым. Может быть, родись наш ребенок, мы бы смогли продлить свой брак навсегда. И выбрались бы из кризиса человечности, в котором пребывали не только мы, но и вся наша страна, и весь, как потом стало казаться, мир.

Однажды после ссоры Лена вдруг объявила, что, вероятно, я просто не хочу быть отцом. И после этих слов она сильно, почти истерически зарыдала. Я не знал, как успокоить ее – я сам был раздражен ее несправедливым обвинением. Мне казалось, что она видит во мне совсем другого человека – того, кто должен был радоваться будущему первенцу с несравнимо большим восторгом, чем это делал я. Успокоившись – на следующий день – жена сказала, что в нынешних условиях, без собственной квартиры и стабильного дохода, с ребенком нам, вероятно, лучше действительно подождать. Нам тогда было по 24 года. Эти ее слова остались без моего внимания. Я лишь сказал, что ребенок для меня желанен и она ошибается. Это была правда. Но, видимо, жена жаждала от меня другой, не моей эмоциональности.

Однажды, вернувшись домой раньше меня, Лена разделась и вошла под горячий душ. Стоя под струями воды, она так разговаривала с тем, кто был у нее внутри:

– Ты не нужен, сейчас не нужен… Будет лучше, если ты уйдешь, уйди, пожалуйста, уйди…

Вероятно, она при этом плакала.

И он ушел. Почти безболезненно. Неопределенные 12 или уже 13 миллиметров в длину. Кровавые сгустки выскочили под струей горячей воды из стоящей в ванной женщины, влетели в водовороте закручивающейся воды в отверстие ванного слива. И помчались вместе с сердцем и прилепившейся к нему душой по подземным коммуникациям огромного города, вылетели на его окраине в большую трубу, выплеснулись с грязной водой в реку, потекли по ней и влились в море. Могли ли они кричать, эти миллиметров живущей жизни, когда умирали? Погасла ли его солнечная душа или осталась все-таки живой? Видел ли он что-нибудь, этот непоживший человек? Успел ли, как моя мать на семидесятом году жизни, на своей шестой неделе жизни рассмотреть впереди что-то важное?

Жена вышла из ванной – я уже пришел домой к тому времени – и сказала, сдерживая слезы, что ребенок ушел. Это не страшно, пояснила она, просто душа его улетела из нее и вернется в следующий раз. А мы обождем. Нам пришлют другую душу. Обождем.

Появятся ли эти 12-миллиметровые живые ошметки на Страшном суде?

А, Антон?

Мы разошлись примерно через год. Спустя десять лет после нашего развода я узнал, что после нескольких попыток создать семью у Лены случился нервный срыв, она два месяца пролежала в психиатрической клинике. Сейчас, как я слышал, она успешно руководит отделом закупок в какой-то компании. Детей у нее нет. У меня тоже. Она адаптировалась.

Для кого?!!

Пью паксил. Прозак кончился.

Я не сплю, не вижу снов. Сколько прошло времени? Как бы заснуть и проспать сутки, двое? Мне давно уже не снится мой старый кошмар про закручивающуюся спираль на конце сверла. Страх ведь тоже признак жизни. У меня его нет.

Чтобы уснуть, я развожу в чашке густую смесь из пустырника, пиона, валерьянки, еще каких-то растворов. Выпиваю четыре таблетки назначенного Аристархом снотворного, грубо нарушая написанное на рецепте расписание. Вспомнил, что много таблеток снотворного пьют, чтобы умереть. Сон и смерть – как это близко!

Но я не умру. Сейчас не умру, я чувствую.

И вдруг я понял. Понял, что ошибался. Страх – это все-таки признак смерти, а не жизни. Далекий и верный отголосок ее. Через какое-то время, уже закрыв глаза, я услышал странный, глубокий звук – так, словно где-то неподалеку повернулась в воде большая рыба. Плавное, тугое движение, возникающее от перемещения тяжелого тела на глубине. Кажется, это сон. Но какой-то он ясный, чистый, объемный. Вскоре раздался плеск. Потом еще один. Ясно, что эти звуки реальные, они звучат в квартире. И мне становится страшно…

Пересилив себя, встаю с дивана, включаю свет, прислушиваюсь. Нет, вроде не сплю. Но почему так страшно? Плеск повторился снова. Теперь уже ясно, откуда он доносится – из ванной.

Я подошел к ванной. Включил свет, распахнул дверь.

Ванна была наполнена светло-зеленоватой, немного подсвеченной снизу водой, в которой плавала, лениво вращая большими круглыми плавниками, Рыба-шар. Хороший тропический экземпляр со сложенными назад коричневыми иголками, сантиметров двадцать пять в длину. Рыба, чуть прищурившись, словно у нее было неважное зрение, смотрела на меня.