– На мой век хватит.

– Да полста, поди, и не нужно, хотя там же изгиб у желоба площадь наберет, – проворчала Оксана. – Короче, пойду-ка я с Саидом перетру это дело, он опытнее меня. Спасибо, Србуи. Хорошо, что восстановили знакомство, коллега.

Она пожимает Маккензи руку и уходит.

– Так что там насчет ямочки? – спрашиваю я.

Маккензи смотрит на меня так, как будто подумывает надеть мне стул на голову.

– Нормальная ямочка. И нос отличный, сразу скажу. Слушай, отстань, а?

Ну что поделать. Включаю торпедную атаку.

– Да ладно, ладно. Чего ты сразу вскинулся, не буду я больше. Безногой бабе не приходится удивляться, когда мужики отстраиваются, чего уж там. Еще пива?

Какое уж тут пиво. Маккензи начинает орать, что я издеваюсь над пожилым человеком и на самом деле не могу его клеить. Я ору, что мне самой решать, он орет, что на корабле полно мальчишек, но тут мне надоедает орать, и я спокойно говорю:

– Так трудно представить, что я хочу человека из своих лет?

Через семь часов я просыпаюсь в слабом свете маленького аквариума, встроенного в стену в комнате Маккензи. Сам Маккензи спит рядом, раскинув руки по матрасу. Ну что тут скажешь, он и вправду не то чтобы в лучшей форме – у меня были любовники и повыносливее, – но все то, что говорили девки о плюсах пожилых мужчин, оказалось правдой. Ему действительно интересно и важно, что чувствует женщина, и он умеет реализовать этот интерес. Измотал он меня, как не всякий курсант бы справился. Я не то чтобы выспалась – даже наоборот, но, собственно, почему я не сплю?

– Слушай, это не моя форма свистит, – вдруг совершенно ясным голосом говорит Маккензи, – это, поди, твой зуммер?

Зуммер. Форма. Действительно, какой-то тихий прерывистый звук. Я сажусь, озираюсь в поисках формы – вон она, валяется в углу и слегка светится. Выкапываю из кучи рукавов и штанин проводок с мерцающим заушником, цепляю на место. Писк прекращается.

– Сержант Србуи Кульд, – говорит мне «Гвоздь», – к сожалению, на ваш запрос о посещении станции «ВолгаЛаг» получен отрицательный ответ.

Форма замолкает и гаснет. Я сижу на матрасе в комнате Маккензи, растерянно моргая.

– Все в порядке? – спрашивает он.

– Ничего срочного, – отвечаю я задумчиво, ложусь с ним рядом и утыкаюсь лицом в густо заросшую седой шерстью грудь. Любопытно, что секс будто дает разрешение на то, чтобы просто лежать рядом. Без секса почему-то нельзя. Не то чтобы я была против секса, но ведь это совершенно разные вещи. Как если бы нельзя было чистить зубы, пока не причешешься.

Маккензи обнимает меня левой рукой и мгновенно засыпает снова. Я лежу рядом с ним, молчу и вроде бы не сплю. Просто опять – после, кажется, довольно большого перерыва – я вижу свои бродячие картинки. Девочка стоит на мосту. Дует ветер.

Маккензи вздыхает во сне. Девочка поворачивается и бежит.

Я еще чувствую на лице паутину. Но недолго. С океана дунуло знакомым резким ударом, я оглядываюсь. Где я? Но как? Чертов предок, предупреждал же, что выкинет обратно на Мост в любом сохранившемся месте, все верно. Я стою у парапета на наружном крае Университетского острова. Погода портится, с востока наваливается брюхатая синяя туча, таща за собой – пока в отдалении – пелену дождя. Меня продирает холод.

Краем глаза я вижу какое-то движение – как будто на расстоянии вытянутой руки пролетает птица странного цвета, но движение ниже и вообще-то далеко, разве бывают птицы такого… Я успеваю повернуть голову и слышу удар. В воду между куском Моста, на котором я стою, и краем с загибающимся внутрь ободом виадука падают какие-то обломки металла, из туч сверкает одинокий солнечный луч, и между частями Моста вспыхивает что-то похожее на стеклянную паутину.

«Ты вернешься не совсем туда, откуда вышла», – вспоминаю я предупреждение нарисованного предка.

Что да, то да, мужик, не соврал, уважаю.

Солнечный луч исчез, паутину – если присмотреться – видно; несколько стеклянистых нитей, выныривающих из сахарно-черного слома тела Моста и идущих куда-то сюда. Я поворачиваюсь и бегу вдоль парапета к обратной стороне острова. Да, так и есть – дальше, к едва торчащей над водой глыбе, что лежит ровно посередине между университетом и плавнями северного берега, тоже протянута стеклянистая нить. Дальше… Дальше, кажется, ничего нет. Но, может быть, мне просто не видно – далеко, а нить тонкая, толщиной с обычный корабельный канат… Или лиану.

Я захлебываюсь воздухом, поворачиваюсь и бегу к деревянным мосткам длинного спуска. У меня очень много новых вопросов к предку.

Внизу стоит толпа, суетятся люди возле яликов, кто-то уже гребет в сторону входящего в воду виадука. Вся толпа смотрит на воду, куда пару минут назад упало что-то, что я не успела рассмотреть.

Да что ж такое-то! Почему я всегда оказываюсь хоть в шаге, но не там, где что-то происходит! Ладно бы совсем мимо, чтобы мне потом рассказали, а вот именно что вроде рядом, но там, куда я ухом повернута! Да что ж это за жизнь-то такая – быть младшей сестрой!

Тем временем я успеваю ссыпаться по лесенке вниз, к началу пирса, и пытаюсь понять, что же там в воде. Три ялика крутятся на поднятом приближающейся непогодой волнении почти посередине между быками обломков Моста, но что они там пытаются выловить – не видно. Меня кто-то хватает за плечо.

– Уна Навиген? – Шамас, купец со Второго Юга.

– Отпустите меня! – ору я.

Он отпускает, но тут же хватает за руку, а сам отворачивается и кричит в сторону:

– Навиген! Навиген! Кто тут видел Навигена?

Из толпы выныривает Ры.

– Что… Уна!

Шамас отпускает мою руку и ухмыляется.

– С вас причитается, ребята.

– О да, Шамас, будешь доволен, – свирепо говорит Ры, хватает меня за ту же руку и тащит за собой, как куклу.

– Куда ты меня тащишь?

– В лоцманский дом. Скорее, скорее, уже вот-вот все начнется.

– А тут что происходит?

– Тут уже все произошло, потом расскажем. Вон, Выфь в ялике, вытащили пилота живого, остальное потом.

– Кого?

Ры сталкивает меня в лодку, прыгает, хватается за весла и молча гребет к ближайшей пристани на обратной стороне.

– Неизвестно, чем все закончится, – говорит он, – то, что ты со мной, уже большое облегчение, но лучше бы тебе быть в доме, когда все решится.

– Решится что?

– Быть войне или нет, – удивленно отвечает Ры.

Эля сидела на Маринкином диване, скрестив ноги по-турецки, и тетешкала младенца Варвару. Младенцу Варваре следовало еще погулять хоть с полчасика до купания, чтобы потом с чувством полноценно проведенного дня пожрать и баиньки. С баиньками, по словам Марины, в последние дни стало – тьфу-тьфу – чуток полегче, но все равно приходу Эли и Маринка, и Спарта страшно обрадовались. Может быть, и не только потому, что это обозначало