у меня нет, сейчас бы лед пригодился, ледяной обломок на языке, он тает и заставляет язык неметь, да, лед сейчас не помешал бы.

Я сидела на ступеньке – неподвижно, но объятая движением. Крыльцо, запертая дверь, я здесь, ничто не меняется. Вот и все.

Но потом он появился.

Быстрые шаги по асфальту – их я услышала первыми, быстрые, легкие шаги, я подняла голову, он быстро направляется ко мне, уже заметил меня, он тоже потный, возвращается с пробежки, на нем шорты, застиранная футболка, стоптанные кроссовки, которые когда-то были белыми.

Какой он худой, осунувшийся, черты лица стали острее, а может, это и не он вовсе, может, я толком не разглядела, надо было очки надеть, нет, это не он, он иначе выглядит, да еще и бежит, а бегал Магнус разве что в детстве, однако он бежит, на удивленье легко, подошвы ритмично отталкиваются от асфальта.

Потому что это он, он бежит, бежит ко мне, вбегает в ворота, и я встаю, сама того не замечая, он подбегает ко мне, он вспотел, я чувствую запах, но не мерзкий, а обычный запах свежего пота, я спускаюсь с крыльца и стою перед Магнусом.

И он обхватывает меня руками.

Обнимает меня и смеется.

Давид

Тем же вечером мы переселились в дом. Только там, в прохладных каменных стенах, построенных с расчетом на жару, я осознал, насколько тесно и жарко было на яхте.

Приятно, когда вокруг столько пространства. Лу носилась по комнатам. Сколько же тут места – к такому она не привыкла.

Она три раза заново выбирала себе спальню. Остановилась на оклеенной обоями в мелкий цветочек, словно предназначенной для маленькой девочки. С кружевными занавесками и мягкими подушками на кровати.

Там она и будет спать… Несколько дней. Сколько осталось.

Всю нашу воду я перелил в прозрачный пластиковый бак. Он стоял на кухне.

Нас стало трое, а значит, и вода закончится быстрее. Намного быстрее.

Она закончится до того, как пойдет дождь. Жить нам осталось недолго, но другой жизни, кроме этой, здесь и сейчас, у нас не было.

Собаки воспринимают время иначе, чем люди. Для них каждый день – все равно что несколько недель. А у муравьев дни еще длиннее. Об этом я думал, мы думали, об этом разговаривали мы с Маргеритой.

Мы больше не бились, не боролись. Просто жили, просто были друг у друга. Превращали оставшиеся дни в жизнь.

Когда Лу укладывалась под цветочным небом, когда она сворачивалась клубочком под чистыми простынями, просыпались мы с Маргеритой.

Силы, которые прежде уходили у нас на борьбу, на битву за жизнь, мы тратили теперь друг на друга.

Я отдавал все силы ей, а она свои – мне. А жара удваивала силы.

Мы побывали повсюду в доме. Сперва на кроватях. Потом на диване. На разделочном столе на кухне. В ванной, под выключенным душем. На столике в гостиной.

Но настал вечер, когда жара сделалась невыносимой и находиться в доме было невозможно.

Тогда мы вынесли на улицу одеяло, расстелили его на сухой траве под деревьями, возле желобка в земле, который когда-то был ручьем, и провожали угасающий день.

Здесь мы снова накинулись друг на друга. Торопливо. Жара подгоняла.

Потом мы, тяжело дыша, лежали рядом. Я лениво оглядывал сумеречный пейзаж. Деревья, сбрасывающие сухие листья. Почти оголившиеся ветви, на которые больше не садились певчие птицы.

Перевел взгляд дальше, на темное пространство меж стволами.

И вздрогнул. Потому что там стояла Лу. Я смотрел прямо на ее бледное личико. До нее медленно доходило, что именно она видит, и выражение у нее на лице менялось.

Наконец в глазах блеснули слезы, она развернулась и побежала.

Дьявол!

– Лу!

Теперь все пойдет наперекосяк, думал я, последние дни будут мучительными. Нам и так осталось всего ничего, а теперь и это испорчено.

Я кинулся следом за ней, в рощицу.

Голый, босой. Споткнулся обо что-то. О камень, наверное. Как же дико больно!

Я замер, переводя дыхание.

А когда поднялся, Лу уже исчезла.

– Лу? Лу!

Маргерита поспешила ко мне. Она надела майку и шорты. И протянула мне одеяло. Я завернулся в него.

– Лу?! – крикнула Маргерита.

На меня снова навалилась жажда, во рту совсем пересохло. Пот каждую минуту отнимал у меня жидкость.

Наконец мы нашли ее. Лу неподвижно стояла у подножья единственного в окрестностях холма. Я побежал к ней.

– Лу! Погоди!

Но, заметив меня, она снова бросилась бежать.

– Лу!

Она упрямо забиралась на холм.

Дыхание у меня сбивалось, ноги были в кровь исцарапаны, но я не сводил глаз с ее спины.

Я нагнал ее лишь на вершине. На самой высокой точке в окрестностях.

Здесь было светлее. Светлое вечернее небо не пряталось за деревьями.

Она склонилась вперед, и мне почудилось, будто она плачет. Я подумал, что Лу согнулась, потому что рыдает.

Однако потом понял, что она разглядывает что-то на земле. Она постучала рукой. Раздался какой-то странный звук. Пустой.

Набравшись смелости, я подошел к ней.

И посмотрел туда же, куда и она.

Большие пластиковые упаковки. Сложены в два ряда и наполовину закопаны в землю, почти скрытые сухой листвой.

Лу попыталась поднять одну упаковку, но никак не могла ухватиться.

Я попробовал помочь ей, однако контейнер оказался тяжелым. Синий пластик, гладкий и плотный, выскальзывал из пальцев.

К нам присоединилась Маргарета. Переводила вопросительный взгляд с Лу на меня.

– Мы что-то нашли, – объяснил я, – Лу что-то нашла.

Маргерита ухватилась за другую упаковку. И отшатнулась, поняв, какая та тяжелая.

– Там, внутри, что-то есть?

– Да, – ответил я.

Потому что изнутри доносился вполне определенный звук. Плеск.

Вытащив упаковку, я поставил ее перед собой и попробовал отвинтить крышку. Она не поддавалась. Руки у меня тряслись. Я подобрал палочку, попробовал проковырять дырку, но нет, слишком толстая.

Нашел другую палочку. Более подходящую. Вставил ее в отверстие между крышкой и упаковкой.

И пластик наконец поддался.

Мы, все втроем, склонились над контейнером.

Внутри была еще одна упаковка – пакет. Той же самой палочкой я проткнул в нем дырку.

Лу опустила внутрь палец. Вытащила его. И сунула в рот.

Я последовал ее примеру. Опустил в пакет руку, как когда-то дома опускал руку в море. Но на этот раз я облизнул палец.

Вода. Там была вода.

Сигне

Дом ветхий, да и сам Магнус тоже, внуки приезжали к нему в гости один-единственный раз, а с Трине они разошлись, почему –