Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О чем же думал он? о том,
Что был он беден, что трудом
Он должен был себе доставить
И независимость и честь;
Что мог бы Бог ему прибавить
Ума и денег…
Как бы мы ни сглаживали паузы в конце строк, как бы ни превращали эти стихи в прозу («…что трудом он должен был себе доставить и независимость и честь, что мог бы Бог ему прибавить ума и денег…»), стихи удержатся.
А в стихотворении Винокурова – не удержатся. Напишем в строку: «От меня ничего не останется. Я не буду участвовать в круговороте природы», – и стих пропадает начисто. Вот почему пауза усиливается:
От меня ничего //
не останется.
…Надо быть //
беспощадным. «Ничто» – вот что //
будет лежать…
Значит, здесь на первый план выступает графика – то, как текст разбит на строки, как он напечатан. Разбивка только кажется произвольной; на самом деле она предельно повышает выразительность отдельных слов, их трагическую иронию:
Я не перейду в травы, в цветы, //
в жучков.
Мысленно вытянем эти слова в один стих, и сразу станет ясно, насколько поблёкнет их выразительность, – они уравняются, утратят насмешливую горечь.
В стихотворении есть отдельные ритмизованные места. Это – начало, первые слова: «Я весь умру». Конец – последние четыре стиха. И строка, в которой размышление уступает место рассказу: «Ты придёшь, опираясь на зонтик», – трёхстопный анапест. Почему так? Присмотримся.
Стихотворение Винокурова начинается с возражения поэтам-предшественникам. Первые слова – спор с Пушкиным: «Нет, весь я не умру…» Впрочем, и Пушкин, создавая начало своего «Памятника», может быть, помнил слова, произнесённые им же в 1825 году от имени Шенье: «Я скоро весь умру. Но, тень мою любя, / Храните рукопись, о други, для себя!» («Андрей Шенье», 1825). Винокуров противопоставляет знаменитой формуле Пушкина свою: «Я весь умру». Как и у Пушкина, здесь – ямб. Но именно потому, что это не развитие Пушкина, а полемика с ним, продолжение совсем другое, во всех отношениях другое, даже ритм сокрушён вторгающейся в стих прозой.
У Пушкина:
Нет, весь я не умру. Душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит…
У Винокурова:
Я весь умру. Всерьез и бесповоротно.
Я умру действительно.
Дальше полемика продолжается – уже не с Пушкиным, а с другими поэтами. Может быть, с Н. Заболоцким. Вспомним у Заболоцкого:
Как все меняется! Что было раньше птицей,
Теперь лежит написанной страницей;
Мысль некогда была простым цветком,
Поэма шествовала медленным быком;
А то, что было мною, то, быть может,
Опять растет и мир растений множит.
Или в другом стихотворении Заболоцкого после строк:
Пускай мой бедный прах покроют эти воды,
Пусть приютит меня зеленый этот лес, –
читаем следующие строфы:
Я не умру, мой друг. Дыханием цветов
Себя я в этом мире обнаружу.
Многовековый дуб мою живую душу
Корнями обовьет, печален и суров.
В его больших листах я дам приют уму,
Я с помощью ветвей свои взлелею мысли,
Чтоб над тобой они из тьмы лесов повисли
И ты причастен был к сознанью моему.
Над головой твоей, далекий правнук мой,
Я в небе пролечу, как медленная птица,
Я вспыхну над тобой, как бледная зарница,
Как летний дождь прольюсь, сверкая над травой.
Нет в мире ничего прекрасней бытия.
Безмолвный мрак могил – томление пустое.
Я жизнь мою прожил, я не видал покоя:
Покоя в мире нет. Повсюду жизнь и я.
Мир Заболоцкого – трагический, но проникнутый высшей гармонией, красотой целесообразности и совершенства. Вот откуда уравновешенность его шестистопных ямбов, связанных между собой звучными опоясывающими рифмами, распадающихся на симметричные полустишия, глубокая ритмичность, поддержанная цезурами, архитектурой сложных и музыкальных строф, гармония глубоких синтаксических повторов:
Пускай мой бедный прах покроют эти воды,
Пусть приютит меня зеленый этот лес.
В этом мире нет уродства, нет и прозы. В нём всё возвышенно, поэтично. Бессмертие и гармония – это поэзия.
Винокуровская смерть уродлива и прозаична, как прозаичны слова «всерьёз и бесповоротно», слово «действительно», слова «я не буду участвовать…», «зачем обольщаться?..». Винокуров грубо утверждает: «Лгут все поэты!» Его не пугает уродство звучаний в строке «Ничто» – вот что…». Он и дальше продолжает свой спор. Может быть, написав ироническую строку «Ты придёшь, опираясь на зонтик…», он вспомнил ту поэтическую красивость, которой проникнута романтическая элегия Пушкина – Ленского:
Забудет мир меня; но ты
Придешь ли, дева красоты,
Слезу пролить над ранней урной
И думать: он меня любил,
Он мне единой посвятил
Рассвет печальный жизни бурной!..
Этой возвышенной картине противостоит страшная своей обыденностью сценка, нарисованная Винокуровым:
Ты придешь, опираясь на зонтик,
ты постоишь над холмиком,
под которым лежит «Ничто»,
потом вытрешь слезу…
Но в споре, который Винокуров ведёт с поэтами, утверждающими бессмертие, побеждает не он, или, точнее, побеждает другая точка зрения, которую он, казалось бы, отвергал. Все ж таки бессмертие существует, несмотря на бесповоротность физической смерти, – о нём говорится в конце стихотворения самыми простыми словами, с той же прозаичностью и серьёзной сдержанностью:
Но мальчик, прочитавший
мое стихотворенье,
взглянет на мир
моими глазами.
Единственное, что поэтически возвышает эти строки над всеми прежними, это их еле уловимая метричность: две строки ямба, строка дактиля, строка амфибрахия.
Свободный стих Винокурова приобретает, таким образом, большое содержание. Он является как