А как перекликаются попарно определения и существительные: мирская – морская, молва – волна. Ту же мысль можно, конечно, выразить иначе. Можно, пожалуй, сказать: слухи никаким законам разума не подчиняются, они возникают непонятно как и распространяются стихийно, остановить их нельзя… Но в народной пословице мысль глубже и обширнее, а выражение мысли предельно кратко, предельно выразительно и поэтому – незабываемо. Оказывается, что слова «мирская» и «морская», а также «молва» и «волна» связаны друг с другом не только звуками, но и, как это ни удивительно, смыслом. «Молва» прихотлива, стихийна, неудержима, неуправляема, как «волна». Чистая случайность? Конечно, – ведь эти слова ничуть не родственны, некоторые звуки тут неожиданно совпали, да ещё совпало место ударения в слове. И в другой паре так же: «мирская» от «мир», «морская» от «море» – что общего между этими словами, которые лишь по внешнему признаку, по звучанию оказались случайно схожими? Не правда ли, поставить их рядом, в одной пословице, значит баловаться звуками, играть ими? Заметьте, однако: игра эта становится серьёзнейшим делом, потому что внешнее сходство переходит во внутреннее сродство. Народ любит играть звуками. Одно из любимых его развлечений – загадки, которые складываются столетиями; из них большинство содержит слова, перекликающиеся по звучанию, рифмующие между собой, – в этих рифмах игра, но и немалый смысл. Вот послушайте несколько народных загадок:

По полу елозит, себя не занозит.

Бегал бегунок, да шмыг в уголок.

Маленький попок всю избу обволок и сел в уголок.

Без рук, без ног сам сел в уголок.

Маленький шарик по полу шарит.

Обежит теремок и опять в уголок.

Пляшет крошка, а всего одна ножка.

Сам с ноготок, а борода с локоток.

Угадали? Все эти загадки имеют один и тот же ответ: веник. Это он, веник, назван и «бегунок», и «попок», и «шарик», и «крошка»; каждое такое название – яркая метафора, но оправдано оно прежде всего занятной звуковой перекличкой, редкостной рифмой. «Шарик» не слишком точное определение веника, но вместе с глаголом «шарить» – как оно выразительно, как образно и содержательно! Вы скажете: баловство, игра… Конечно, игра. Но с такой игры начинается искусство. А что слова похожи друг на друга случайно, это даже и хорошо. Слова, которые похожи неслучайно, образуют очень плохие рифмы, вроде «папаша – мамаша», «однажды – дважды», «подошёл – обошёл – перешёл – ушёл – зашёл – прошёл…». Такие слова сближать ни к чему, они и так родственны друг другу внутри самого языка. А вот «прошёл – хорошо» – это вполне неожиданно, а потому и настоящая рифма. Помните у Маяковского:

Дождь покапал

                  и прошел.

Солнце

          в целом свете.

Это –

        очень хорошо

и большим

              и детям.

«Что такое хорошо и что такое плохо», 1925

Игра созвучиями – не просто игра. Она позволяет сближать между собой понятия, ничем не связанные, кроме звучания слов, и обнаруживать скрытые связи, которые реальны, хотя на первый взгляд и незаметны; или создавать эти связи там, где они, казалось бы, совершенно немыслимы.

«Шалунья рифма»

Пушкин в «Евгении Онегине» признавался, что его тянет к занятиям серьёзным, – он входит в зрелый возраст, играть звуками ему поздно:

Лета к суровой прозе клонят,

Лета шалунью рифму гонят,

И я – со вздохом признаюсь –

За ней ленивей волочусь.

VI, 43

Шутка? Но Пушкин обычно так и отзывался о рифме – он представлял её озорницей, ветреницей, склоняющей поэта, её беспутного любовника, к шалостям или безумствам. Шестая глава «Онегина» вышла в 1828 году, и тогда же Пушкин развил эту мысль в стихотворении, набросанном на полях «Полтавы» и обращённом к Рифме:

Рифма, звучная подруга

Вдохновенного досуга,

Вдохновенного труда,

Ты умолкла, онемела;

Ах, ужель ты улетела,

Изменила навсегда?

Здесь для Пушкина Рифма олицетворяла поэзию, она – сестра музы. Как в «Онегине», он скорбит о том, что вместе с юностью теряет страсть к стихотворчеству, любовь к своевольной рифме и склоняется «к суровой прозе». Следующие строфы – об этой утрате юности и поэтического вдохновения:

В прежни дни твой милый лепет

Усмирял сердечный трепет,

Усыплял мою печаль,

Ты ласкалась, ты манила

И от мира уводила

В очарованную даль.

Ты бывало мне внимала,

За мечтой моей бежала,

Как послушное дитя;

То, свободна и ревнива,

Своенравна и ленива,

С нею спорила шутя.

Важное признание! Когда-то, за полтора столетия до того, законодатель классицизма, «французских рифмачей суровый судия» Никола́ Буало в стихотворном трактате «Поэтическое искусство» (1674) со всей непререкаемостью объявлял, что в стихах имеет первенствующее значение только разум, только мысль. Что же до рифмы, то она, конечно, украшает стихотворение, но пусть не вздумает задирать голову – самостоятельного значения она не имеет и никогда иметь не станет; она служанка смысла, разума, и должна только повиноваться:

Будь то в трагедии, в эклоге иль в балладе,

Но рифма не должна со смыслом жить в разладе;

Меж ними ссоры нет и не идет борьба:

Он – властелин ее, она – его раба.

Коль вы научитесь искать ее упорно,

На голос разума она придет покорно,

Охотно подчинясь привычному ярму,

Неся богатство в дар владыке своему.

Но чуть ей волю дать – восстанет против долга,

И разуму ловить ее придется долго.

Так пусть же будет смысл всего дороже вам,

Пусть блеск и красоту лишь он дает стихам!

Перевод Эльги Линецкой

Современники Буало приняли его слова как незыблемую истину. Весь XVIII век им подчинялся. Позднее поэты взбунтовались, но об этом – ниже. Пока же позволим себе небольшое

Отступление о рифме вздорной и праздной

О том, как в русской поэзии трудна рифма естественная, подчинённая мысли, говорил друг Пушкина Пётр Вяземский в своём послании «К В. А. Жуковскому» (1819) – он молил старшего поэта помочь ему:

Как с рифмой совладеть, подай ты мне совет.

Не ты за ней бежишь, она тебе вослед;

Угрюмый наш язык как рифмами