Его слова имели вес – даже среди атеистов. Он дал голос сомнению, которое каждый не раз ощутил, но ни один не смел выразить. Полдесятка человек без формы начали ретироваться к машинам, лишившись всякого боевого энтузиазма. Пост у ворот покинул и один из людей Эйгермана, и медленное отступление перешло в бег, когда шеф сделал выстрел в его сторону.

– Стоять на месте! – проревел он. Но человек уже скрылся в дыму.

Эйгерман обратил ярость на Эшбери.

– У меня плохие новости, – сказал он, наступая на святошу.

Эшбери заозирался в поисках того, кто его защитит, но никто не сдвинулся с места.

– Будете смотреть, как он меня убивает? – воззвал он. – Ради бога, кто-нибудь, помогите!

Эйгерман поднял пистолет. Эшбери не собирался и пытаться обогнать пулю. Он упал на колени.

– Отче наш… – начал он.

– Ты тут сам по себе, хуесос, – промурчал Эйгерман. – Никто не слышит.

– Неправда, – сказал кто-то.

– А?

Молитва запнулась.

– Я слышу.

Эйгерман отвернулся от священника. В дыму, в десяти метрах, проступала фигура. Он перевел пистолет в направлении новоприбывшего.

– Ты еще кто?

– Солнце почти село, – сказал тот.

– Еще шаг – и я тебя пристрелю.

– Ну стреляй, – сказал человек и сделал шаг на пистолет.

Цеплявшиеся лохмотья дыма сдуло, и на глаза Эйгермана вышел заключенный из пятой камеры – с кожей светлой, с глазами горящими. Он был гол. Посреди груди красовалось пулевое отверстие, по всему телу виднелись и другие раны.

– Мертвец, – сказал Эйгерман.

– Еще бы.

– Господи боже.

Попятился на шаг; затем на еще один.

– Еще где-то десять минут до заката, – сказал Бун. – И тогда мир наш.

Эйгерман покачал головой.

– Врешь, меня не возьмешь, – сказал он. – Ты меня не возьмешь!

Его шаги множились, и вдруг он сорвался на бег без оглядки. Оглянись он, видел бы, что Буну неинтересна погоня. Вместо этого он шел к осажденным вратам Мидиана. Эшбери все еще был на земле.

– Встань, – сказал Бун.

– Если хочешь меня убить, убивай, – сказал Эшбери. – Покончим с этим.

– Зачем мне тебя убивать? – спросил Бун.

– Я священник.

– И что?

– А ты чудовище.

– А ты – нет?

Эшбери посмотрел на Буна.

– Я?

– Кружева под рясой, – сказал Бун.

Эшбери запахнул прореху в ризе.

– Зачем скрывать?

– Оставь меня.

– Прости себя, – сказал Бун. – Я себя простил.

Он прошел мимо Эшбери к воротам.

– Стой! – сказал священник.

– На твоем месте я бы уходил. В Мидиане недолюбливают рясы. Дурные воспоминания.

– Я хочу видеть, – сказал Эшбери.

– Зачем?

– Прошу. Возьми меня с собой.

– На твой риск.

– Я рискну.

2

С расстояния трудно было определить, что творится у кладбищенских ворот, но в двух фактах доктор не сомневался: Бун вернулся – и каким-то образом превозмог Эйгермана. При его появлении Деккер поспешил укрыться в одном из полицейских автомобилей. Там теперь и сидел с чемоданчиком в руке, пытаясь спланировать следующий ход.

Это было трудно – когда два голоса советовали каждый свое. Публичная личность призывала к отступлению, пока события не накалились еще больше.

«Уходи сейчас, – говорила она. – Просто поезжай. Пусть они все сдохнут».

В этом имелось зерно мудрости. Теперь, когда почти наступила ночь и вернулся Бун, полчища Мидиана еще могут одержать победу. Если одержат и если найдут Деккера, ему вырвут сердце из груди.

Но требовал внимания и другой голос.

«Останься», – говорил он.

Голос Маски, звучащий из чемодана на коленях.

«Однажды ты мне уже здесь противоречил», – говорил голос.

Так и было – с полного ведома, что настанет время заплатить должок.

– Не сейчас, – шептал он.

«Сейчас», – говорил голос.

Он знал, что рациональные аргументы невесомы перед голодом; как и мольбы.

«Раскрой глаза, – говорил Маска. – У меня есть работа».

Что видел Маска и не видел он? Он уставился в окно.

«Видишь ее?»

Теперь увидел. Завороженный Буном, стоявшим нагишом у ворот, Деккер пропустил другую новоприбывшую: женщину Буна.

«Видишь эту суку?» – спросил Маска.

– Вижу.

«Как раз вовремя, а? Кто в этом хаосе увидит, как я ее добью? Никто. А когда ее не будет, не останется никого, кому известен наш секрет».

– Еще есть Бун.

«Он не даст показаний, – рассмеялся Маска. – Господи, да он же мертвец. Чего стоит слово зомби, скажи мне на милость?»

– Ничего, – сказал Деккер.

«Вот именно. Он нам не опасен. А женщина – да. Позволь мне ее заткнуть».

– А если тебя увидят?

«А если меня увидят, – сказал Маска, – подумают, что все это время я был из клана Мидиана».

– Только не ты, – сказал Деккер.

Мысль, что драгоценную вторую половину могут перепутать с дегенератами Мидиана, вызывала отвращение.

– Ты чистый, – сказал он.

«Дай мне это доказать», – умасливал Маска.

– Только женщину?

«Только женщину. Потом мы уйдем».

Он знал, что в совете есть смысл. Лучшей возможности убить суку уже не представится.

Начал открывать чемодан. Маска внутри заволновался.

«Быстрее, а то упустим».

Пальцы скользили на кодовом замке, пока он выбирал комбинацию.

«Быстрее, чтоб тебя».

Последняя цифра со щелчком встала на место. Замок открылся.

Старина Пуговичник еще никогда не был прекраснее.

3

Хотя Бун советовал Лори не отходить от Нарцисса, вида Мидиана в огне хватило, чтобы привлечь ее спутника с безопасного холма к кладбищенским воротам. Лори прошла за ним, но ее присутствие как будто стесняло его скорбь, потому она держалась в нескольких шагах позади, и скоро их разделили дым с темнеющими сумерками.

Сцена перед ней была полной сумятицей. Все попытки довершить атаку на некрополь прекратились после того, как Бун обратил Эйгермана в бегство. И его люди, и гражданские отступали от стен. Кто-то уже уехал – наверняка опасаясь того, что будет, когда солнце нырнет за горизонт. Впрочем, большинство остались, готовые по необходимости пойти на попятный, но завороженные зрелищем разрушений. Ее взгляд переходил с одного на другого в поисках намеков на их переживания, но все лица казались пустыми. Они напоминали посмертные маски со стертыми эмоциями, думала Лори. Вот только теперь она знала мертвых. Ходила среди них, говорила с ними. Видела их чувства и слезы. Так кто здесь по-настоящему мертв? Немые сердцем, кто еще ведает боль, или их стеклоглазые мучители?