Он открыл рот для ответа, поднес ее шею к зубам. Кожа пахла потом. Он впился в мускулы – с мясистой кровью на языке, с поднимающимся по горлу бальзамом, торопившимся в ее кровоток. Но содрогание тела уже прекратилось. Она обмякла в его объятьях.

Он поднял голову от разорванной шеи, глотая то, что осталось на языке. Слишком долго тянул. Черт возьми! Она была его ментором и исповедником, а он дал ей ускользнуть. Смерть завладела ею прежде, чем он успел превратить укус в обещание.

В ужасе от этой последней и самой прискорбной неудачи он уложил ее перед собой на землю.

Когда отнял от нее руки, Лори открыла глаза.

– Я никогда тебя не оставлю, – сказала она.

1

Тело Эшбери нашел Петтин, но только Эйгерман опознал в останках священника. В нем еще теплилась жизнь: факт, граничащий с чудом, учитывая тяжесть ранений. В последовавшие дни ему ампутировали обе ноги, а одну руку – по середину бицепса. После операций он не вышел из комы, но и не умер, хотя каждый хирург заявлял, что шансы выжить буквально равны нулю. Но огонь, что изувечил, придал же и сверхъестественную стойкость. Эшбери выжил вопреки всему.

В бессознательные ночи и дни он был не один. Двадцать часов из каждых двадцати четырех подле находился Эйгерман – ждал, как пес у стола ждет подачки с небес, уверенный, что священник сможет привести ко злу, разрушившему жизни их обоих.

Он получил больше, чем надеялся. Когда Эшбери, наконец, пробудился ото сна – после двух месяцев на краю гибели, – пробудился он не немым. Безумным, но не немым. Он назвал Бафомета. Он назвал Кабала. Он рассказал иероглифами безнадежного сумасшедшего, как Ночной народ собрал части божественного тела и спрятал. Больше того. Он сказал, что может найти их вновь. Раз тронутый огнем Крестителя, уже не мечтал он ни о чем другом.

– Я чую Бога, – говорил он снова и снова.

– Можешь нас к Нему отвести? – спрашивал Эйгерман.

Ответом всегда было «да».

– Тогда я буду твоими глазами, – вызвался Эйгерман. – Мы пойдем вместе.

Больше никто не желал слышать свидетельства Эшбери – и так уже было слишком много нелепиц, ни к чему обременять реальность еще больше. Власти с радостью поручили священника Эйгерману. Они друг друга стоят, гласило общее мнение. Ни йоты рассудка на двоих.

Эшбери целиком зависел от Эйгермана: не способный есть, испражняться или мыться без помощи – по крайней мере поначалу. Как ни отвратительно было возиться с имбецилом, Эйгерман знал, что Эшбери – божественный дар. Через него он еще отомстит за унижения последних часов Мидиана. В бреду Эшбери были зашифрованы подсказки о местонахождении врага. Со временем он их расколет.

А когда это сделает – о, когда он это сделает, наступит такой день расплаты, что трубный глас побледнеет в сравнении.

2

Гости приходили ночью, тайком, и укрывались где могли.

Кто-то навещал лежбища, которые предпочитали их предки; деревни под просторными небесами, где верующие до сих пор пели по воскресеньям и каждую весну красили ровные заборчики. Другие обратились к городам: Торонто, Вашингтону, Чикаго – в надежде избежать обнаружения там, где улицы многолюдней, а вчерашняя скверна – завтрашняя коммерция. В подобных местах их присутствие могли не замечать год, а то и два-три. Но не вечно. Где бы они ни прятались – в городских каньонах, байу или пыльном котле, – никто не притворялся перед собой, что это постоянное обиталище. Со временем их обнаружат и искоренят. Повсюду началось новое неистовство – особенно среди их заклятых врагов, христиан, являвших ежедневное зрелище: они без умолку болтали о своих мучениках и призывали к чисткам во имя Его. Стоит им обнаружить промеж себя Народ, как казни не заставят себя ждать.

Так главным правилом стала осмотрительность. К мясу приобщаться, только когда голод снедает беспощадно и только когда пропажу жертв не заметят. Воздерживаться от заражения других, чтобы не афишировать свое присутствие. Попадись один, никто другой не рискнет разоблачением, чтобы прийти на выручку. Тяжелые законы, но не столь тяжелые, как последствия их нарушения.

Все прочее – терпение, а к этому они давно привыкли. Рано или поздно придет освободитель, если только пережить ожидание. Немногие представляли, в какой форме он явится. Но все знали его имя.

Кабал, звали его. Тот, Кто Разрушил Мидиан.

Лишь о нем были их молитвы. «Пусть он придет со следующим ветром. Не сейчас, так завтра».

Они бы не молились так страстно, зная, какие перемены он принесет с собой. Они бы вообще не молились, зная, что молятся самим себе. Но это откровения наступающего дня. Пока что их заботы проще. Не давать детям выходить из-под крова по ночам; скорбящим – рыдать слишком громко; молодым – влюбляться летом в людей.

Такова была жизнь.