– Нет, спасибо.

Он пропустил ее в кабинет, зашел следом и плотно прикрыл засобой дверь. Она как будто ждала его, мялась на пороге, а когда дверьзакрылась, вдруг ни с того ни с сего бросилась ему на шею.

Глебов растерялся.

Он даже не сразу сообразил, что она плачет, тычась горячимлицом в его рубашку, и не понял, что может ее обнять, так и стоял истуканом,бормотал, что все в порядке и волноваться не из-за чего.

– Я… – провсхлипывала она, – я… и не волнуюсь… с чего вывзяли?..

Тут он наконец обнял ее за плечи осторожным, пионерскимдвижением, так, чтобы ничего не касаться – ни груди, ни спины. Руки у негосовершенно одеревенели.

– Что случилось?

Она замотала головой и прижалась к нему еще крепче, и уженевозможно было соблюдать пионерскую дистанцию!.. Он еще колебался какое-товремя, а потом стиснул ее изо всех сил, и даже щеку положил на пахнущие духамичерные волосы, и глаза прикрыл, потому что вдруг сообразил, что сто лет недержал в объятиях женщину, да еще плачущую, да еще такую красивую!.. И рукаего, словно отдельно от него, стала поглаживать ее спину, и нащупала лопатку, ипогладила лопатку тоже, а потом пальцы сошлись на позвонках, которые Глебовуочень захотелось потрогать, и он их потрогал.

– Ты не плачь, – шепотом сказал он. – Я тебя прошу, тольконе плачь!

Она покивала.

– Ты же знаешь, что ведьмы не плачут! Или плачут особеннымислезами. Например, жемчужинами. Черными. Как белка, помнишь? Ну, котораяядрышки грызет? Ядра – чистый изумруд! Белку люди стерегут…

Он нес какую-то ахинею, не понимая, что именно несет, ноточно зная, что это ахинея, а его руки все гладили и гладили ее спину, и онвидел ее щеку, лежавшую у него на плече, и отдал бы все на свете, лишь бы еепоцеловать.

По-настоящему поцеловать!

– Я не ведьма, – вдруг сказала она. – Зачем ты так говоришь?

– Не знаю.

– Мне страшно.

– Почему?

Она поежилась у него в руках.

– Я думала, он ушел и больше не вернется. А он вернулся!Вернулся! И мне страшно! Господи, как мне страшно! Я думала, что до утра недоживу. Я… не выключала свет. И телевизор не выключала! Я думала, что он меня…подстерегает.

Она замотала головой, и Глебов немного пришел в себя.Отеческим движением он погладил ее по голове, отстранился и насильно усадилСветлану в кресло. Хотел было присесть перед ней на корточки, но не стал,потому что так делали герои в кино. Он подтащил стул, сел напротив и взял владони ее голову.

– Света. Посмотри на меня.

Она посмотрела.

Опять – как будто короткий разряд электричества или удармаленькой черной молнии! А она еще говорит, что не ведьма!

– Что случилось, ты можешь мне рассказать?

– Он позвонил. Он говорил, что я сука. Он говорил, как тот,что горит в аду, понимаешь?! А я думала, что все уже кончилось!

– Что кончилось? Кто горит? Если ты не придешь в себя, явызову «Скорую» и тебя отвезут в институт нервных болезней!

– Нет, – сказала она.

– Тогда говори толком!

Она вытерла лицо. Рука у нее сильно дрожала. Глебов вытащилиз кармана носовой платок и промокнул ей сначала глаза, а потом ладошки. Онибыли влажными и очень холодными.

– Я вернулась домой после разговора с тобой. Я ничего неделала, просто сидела. Я часто сижу просто так. Я вообще дома совсем не такая,как на людях.

– Так. И дальше что? Ты сидела дома, не такая, как на людях,и что с тобой случилось?

Она посмотрела на него с некоторым укором.

– Ты шутишь?

– И не думаю даже.

– Он позвонил мне.

– Кто?

– Я не знаю. Я правда не знаю, Миша! Сначала мне показалось,что это… он… тот, что горит в аду, понимаешь?

Глебов внимательно смотрел ей в лицо.

– Мне не нравится, что ты все время говоришь про ад, –вымолвил он наконец, – давай лучше про рай.

– Он может быть только в аду, – повторила она упрямо. – Онне может быть в раю.

– Твой муж?

Она кивнула. Глаза у нее потемнели.

– Он позвонил и сказал, что я осталась такой же сукой, какойи была. Он сказал, что плохо меня воспитал. И если я не послушаюсь его и несделаю то, что он говорит, он меня убьет.

– Так. Что ты должна сделать?

– Сказать всем, что это я его убила! – Она стиснула Глебовуруки ледяными пальцами. – А я не убивала, понимаешь?! Я его не убивала!

Глебов осторожно высвободил ладони, встал и походил покабинету. Остановился у нее за спиной и спросил осторожно:

– Света, а ты не принимаешь успокоительное?

Она стремительно оглянулась на него. Он отвел взгляд.

– Ты думаешь, у меня… галлюцинации?

– Не знаю.

– Я никогда не принимала никаких успокоительных, –выговорила она четко. – Никогда и никаких!.. Я знаю, чем это может кончиться.

– Чем?

– Сумасшедшим домом, – опять отчеканила она. – Я непринимала их не потому, что я такая сильная, а потому, что мне очень хотелосьего убить. А я знала, что, если меня отправят в сумасшедший дом, я никогда несмогу с ним покончить! А мне так хотелось! Я жила для того, чтобы его пережить.Я его пережила, и вот теперь кто-то звонит мне и говорит его голосом, что это яубила! А я не убивала!..

У Глебова заболела голова.

Опять, в который раз, он пожалел, что ввязался в это дело!

В конце концов, она и впрямь может оказаться ненормальной! Ичто он тогда станет делать?!

Ничего, сказал вдруг кто-то у него в голове. Ты будешьпродолжать делать то, что делаешь сейчас. Тебя все тянет спасать мир, но как-топо мелочи, невразумительно. Ты разбираешь супружеские дрязги и вызволяешь из-зарешетки проворовавшихся мэров! Тоже неплохо, конечно, но попробуй, спаси этуженщину, и, может быть, мир станет немного лучше. Не то что в нем не станетсупружеских ссор и проворовавшихся мэров, но в твоем, личном, мире всеизменится! Может быть, придет в равновесие, а может, и нет, но стоитпопробовать!

Лучше сделать и сожалеть, чем не сделать и сожалеть!

Глебов сверху посмотрел на ее разлетавшиеся волосы, насгорбленную спину, на стиснутые руки и черный топаз на тонком пальце.

– Он тебя… истязал?