осмелюсь заметить, что на сей раз капитан Делия не показывает груди.

– Ты отдал наших врагов алагай, – тихо и грозно проговорила Асави. – Отдал их Най.

– Да, – подтвердил Аббан. – Если мы собирались отразить атаку, выйти из тупика и бежать с достаточным количеством кораблей, то другого выхода не было. Или мне следовало бросить людей умирать?

– Они шарумы, – сказал Хеват. – Их души подготовлены, и они знают цену войны.

– Как и я, – кивнул Аббан. – Я знаю цену и заплатил за победу то, что с меня причиталось. Эти люди напали ночью, в Ущерб. Нам они не братья, а Най – не враги. На самом деле они выполняют Ее распоряжения, так что Ей я их и отдал.

Он наставил на Хевата палец – простой жест, которого тем не менее хватило бы, чтобы дама, следуя закону Эведжана, хаффита убил.

– Я заплатил за наших людей и за тебя тоже.

– За меня? – опешил Хеват.

– И за шарум ка, и даже за Керана, который отказался бы исполнить приказ, если бы не поклялся мне подчиняться. Все вы отправитесь к Создателю с необремененными душами. Бездушный хаффит избавил вас от ответственности. Пусть меня судит Эверам, когда я наконец дохромаю до конца одинокого пути.

Хеват долго сверлил его взглядом, и Аббан загадал, как скоро он и впрямь предстанет перед Создателем. Но затем дама повернулся к Асави с вопросом в глазах.

Дама’тинг ощупала Аббана взглядом, и все, что он смог сделать, – не съежиться.

Наконец она кивнула:

– Хаффит говорит правду. Он уже обречен сидеть за вратами Небес, пока Эверам не сжалится и не дарует ему новую жизнь. Такова инэвера.

Хеват хмыкнул, подошел к окну и положил ладонь на стекло, взирая на горящие корабли.

– Эти люди не были нам братьями, – согласился он. – Мы не заставляли их нападать ночью. Инэвера.

Аббан выдохнул и только тогда осознал, что почти не дышал все это время.

Глава 27

Дама во тьме

334 П. В., зима

Говорили, будто я проклята Эверамом, раз выносила после Ахмана трех дочерей, – сообщила толпе Кадживах, махнув рукой в сторону Аймисандры, Хошвах и Ханьи.

Святая мать облачилась в простое черное шерстяное платье. На ней было белое покрывало кай’тинг, но Кадживах, в отличие от других родственниц Ахмана, взяла в обычай носить и белый платок.

Инэвера, наблюдавшая с королевского яруса за тем, как святая мать благословляла пир по случаю Ущерба, пожелала оказаться где угодно, только не здесь. Она тысячу раз слышала эту речь из уст старой дуры.

– Но я всегда отвечала: Эверам благословил меня настолько великим сыном, что братья ему не нужны! – Толпа одобрительно взревела, воины затопали и принялись бить копьями о щиты, их жены зааплодировали, а дети загалдели.

– Мы благодарим Эверама за трапезу, которую собираемся разделить, – она обильнее, чем многие едали до того, как Ахман вывел нас из Копья Пустыни в зеленые земли, – продолжила Кадживах. – Но я хочу поблагодарить и женщин, столь много потрудившихся при подготовке пира.

Снова рукоплескания.

– Мы чтим шарум’тинг, которые гордо стоят в ночи, но есть и другие способы почтить Создателя. Я говорю о женах и дочерях, которые содержат наших мужей в сытости, дома – в чистоте, колыбели – полными детей. Мы чтим сегодня мужчин, защищающих нас от алагай, но также и женщин, которые их родили и вскормили, преподали им честь, долг и любовь семьи. Женщин, смиренных и скромных перед лицом Эверама, – опору, на которой держатся наши воины.

Ликование усилилось, женщины изнемогали от стонов любви и преданности. Инэвера увидела, что одна открыто рыдает, и не поверила глазам.

– Слишком многие из нас забывают, кто мы такие и откуда родом, опуская покрывала и облачаясь в нескромные одеяния северянок. Тех, кто дерзает носить цветное, как будто они сама Дамаджах! – Кадживах простерла руку в сторону Инэверы, зазвучал рокочущий гул. Инэвера знала, что он адресуется нескромным женщинам, но невольно содрогнулась, ибо гомон соотнесся с ее именем.

– Дамаджах поступила мудро, поручив это дело святой матери, – сказал Ашан. – Народ ее любит.

Инэвера не была так уж уверена в «мудрости». Подготовка к пиру под руководством Кадживах представлялась вполне безобидной. Свекровь была занята и не путалась у Инэверы под ногами. Но глупая женщина каким-то образом завоевывала сердца людей, исповедуя консервативные ценности и демонстрируя невежество. Настало время изменить народ. Если он собирался выиграть Шарак Сан, то не мог влачить замкнутое существование, сохраняя многовековые обычаи Копья Пустыни.

Кадживах и не думала закругляться; она все больше проникалась проповедью, как дама, который застиг шарума за костями и кузи. Будучи женщиной пустоголовой, Кадживах, если ее не остановить, могла разглагольствовать часами.

Инэвера встала, и толпа мигом затихла. Женщины упали на колени и уперлись ладонями в пол, а все мужчины, от дамаджи до шарумов, склонились в глубоком поклоне.

Зрелище успокоило ее. Свидетельство ее власти и божественного статуса. Но чтобы возбудить толпу, тоже требуется могущество. Возможно, чрезмерное для такой простой женщины, как Кадживах.

– Святая мать воистину скромна, – сказала Инэвера. – Ибо при подготовке этого пира никто не трудился больше, чем сама Кадживах. – Толпа вновь взревела, и Дамаджах скрипнула зубами. – Мы не окажем ей бо́льших почестей, если приступим к трапезе. Во имя Эверама, давайте начнем торжество.

– Боюсь, мы выпустили джинна из бутылки, – призналась Инэвера.

Манвах, ее мать, пригубила чай. Это был ее первый визит в королевские покои, но, если роскошь и произвела на нее впечатление, она не подала виду.

– Я вынуждена согласиться, поскольку общалась с ней напрямую, – ответила Манвах.

Ее шатер на новом базаре поставил многое к пиру, и тем она заслужила приглашение. Ее мужа-хаффита, Касаада, попросили не приходить.

Вводить мать на частную аудиенцию было рискованно, но Инэвера нуждалась в ней, как никогда раньше. Евнуха, который провел ее тайными ходами, опоили особым зельем. Проснувшись, он не вспомнит старуху, а Манвах благодаря покрывалу ничем не будет отличаться от остальных, когда проскользнет в общедоступную часть дворца.

– Сперва мне показалось, что торговаться ей не с руки, но она закатила истерику, потом еще одну, и теперь я вижу, что продешевила. – Манвах покачала головой. – Боюсь, дочь моя, что в данном случае из меня плохая советчица. Я вычту это из твоего долга.

Инэвера улыбнулась. Это была их старая шутка, ибо при каждом визите дочери Манвах заставляла Инэверу, саму Дамаджах, плести для нее корзины.

– Ее припадки не притворство, – сказала Инэвера.

Она