В лучшем положении находились продавцы, так как они принимали ассигнаты лишь по их биржевой цене. Скверно было положение рантье и кредиторов государства, так как государство платило им ассигнатами по номинальной цене; рабочим и чиновникам жалованье также выплачивалось ассигнатами и тоже по номинальной цене. Несоответствие между ценами товаров и курсом денег стало значительным и нужда приняла такие размеры, что уже в мае решено было принять против этого определенные меры. По предложению Тириона, конвент постановил ввести так называемый максимум цен. Против этого сильно восставали жирондисты.

Благодаря этой мере, бедствия были немного ослаблены, но она повлекла за собою целый ряд неприятностей и притеснений. Прежде всего было запрещено под страхом строгого наказания обменивать золото и серебро на ассигнаты выше номинальной стоимости. Этим конвент надеялся уничтожить ажиотаж. Но так как уничтожить экономические законы, господствующие над денежным рынком, было невозможно, то от вышеупомянутого запрещения положение дел не изменилось, и золотые или серебряные деньги стоили всегда дороже ассигнатов, обращавшихся в стране в громадном количестве. Ажиотаж не был уничтожен. Затем был запрещен вывоз и хранение металлических денег. 4 мая 1793 года была установлена максимальная цена на хлеб; затем были установлены максимальные цены на мясо, овощи, горючие материалы, мыло, фрукты, напитки, обувь, платье и на целый ряд других предметов. Вскоре конвент увидел себя вынужденным назначить таксы не только для готовых товаров, но и для сырых материалов. Пришлось устраивать домашние обыски, завести сыск; много времени уходило на приготовление таблиц и т. д. Все царившие до того времени в торговле обычаи были нарушены, товары стали появляться на рынке во все меньшем количестве, так что впоследствии за скрывание запасов пищевых продуктов закон наказывал смертной казнью. Но тут пришлось устанавливать, какое количество продуктов необходимо для отдельного человека. Вскоре конвент увидел, что эти мероприятия постоянно будут находиться в непримиримом противоречии с частной торговлей, и поэтому член конвента Дюбуа-Крансе предложил устроить во всех городах и селах правительственные магазины, в которых съестные припасы продавались бы по цене, соответствующей издержкам производства с небольшой только прибавкой. Однако эта попытка передать в руки государства торговлю хлебом и сметными припасами не увенчалась успехом. Дальше установления максимальных такс конвент при решении вопроса о ценах не пошел.

Партия Горы не пришла к мысли об организации производства и потребления на новых началах. Да и широких идей такого рода тогда еще не было. Только впоследствии Бабеф создал продуманную, новую социально-экономическую систему, которая, однако, в сравнении с социализмом наших дней не выдерживает особенной критики. Гора создавала такие экономические правила и законы, которые казались ей подходящими для данного момента. И в этом отношении она не всегда могла похвастать успехом. Ассигнаты, максимальные таксы и ужас, наводимый национальной юстицией на врагов революции, содействовали удержанию плодов революции. Но следует признать, что страшная борьба, которую пришлось вести Горе с многочисленными врагами республики, заполняла все ее время, так что ей было некогда заняться разработкой глубоких социально-экономических проблем.

Недостаток сметных припасов, падение курса бумажных денег и связанные с этим бедствия причиняли необыкновенные страдания парижскому населению. Тот факт, что оно геройски переносило все эти страдания, помогая в то же время уничтожать врагов свободы, составляет величайшую жертву, которую парижское население принесло делу революции.

Гора уже давно провозгласила свои демократические принципы, основанные на социальной философии Жан-Жака Руссо; она являлась, в противоположность жирондистам, умевшим отстаивать лишь интересы зажиточной буржуазии, представительницей демократии с ее основными требованиями свободы, равенства и братства. Она хотела основать республику для всего народа, а не только для одного отдельного класса. Но ввиду того, что страна находилась в крайне тяжелом положении, эта партия была вынуждена подавить в себе все гуманные чувства и пустить в ход все те сильные средства, при помощи которых она надеялась спасти Францию.

Депутаты муниципалитетов, явившиеся в Париж на праздник федерации, потребовали от конвента отмены конституции до заключения мира, массового народного ополчения, продления революционного состояния или революционного правления, которое прибегало бы к самым энергичным мерам для укрепления республики, и, наконец, ареста всех подозрительных лиц.

Конвент исполнил эти требования без всяких колебаний. 28 августа было объявлено о новом массовом ополчении: все французы, способные носить оружие, призывались для защиты отечества, угрожаемого со всех сторон врагами. Декрет гласил: «Французский народ объявляет в лице своих представителей, что он весь поднимается для защиты своей свободы, своей конституции и для окончательного освобождения своей родины от врагов. С этого момента вплоть до того времени, пока неприятель не будет прогнан из пределов республики, все французы готовы к службе в войсках. Молодежь пойдет сражаться; женатые будут ковать оружие и заботиться о доставке съестных припасов; женщины будут изготовлять палатки, платье и белье и будут служить в госпиталях; дети будут щипать корпию; старики, наконец, будут на общественных площадях возбуждать мужество воинов».

Пылкая энергия конвента передалась всей Франции; под знамена явилось больше миллиона французов, и было образовано 14 армий.

28 августа было объявлено, что революционное состояние продолжается. Этим на всю Францию распространялось военное положение, что являлось в данный момент мерой, необходимой для общественного блага. 17 сентября был обнародован закон, согласно которому все подозреваемые во враждебном отношении к республике должны были быть арестованы. Сеть эту соткал Мерлен из Дуэ, и все подозрительные лица должны были запутаться в ней.

Революционное правительство, которое вновь образовалось теперь под именем комитета благоденствия и которое было достаточно смело для того, чтобы вступить на борьбу со всеми многочисленными врагами республики, действовало совершенно по-диктаторски, как этого требовало данное положение вещей. Ничто не могло миновать его рук. Состав его был усилен. В него вошли самые энергичные решительные государственные деятели эпохи революции. Тут заседал Баррер, который являлся обыкновенно официальным представителем и оратором комитета в конвенте и искусно составленные доклады которого всегда воодушевляли народ; Колло д’Эрбуа и Бильо-Варенн, давно уже обратившие на себя внимание в клубе якобинцев, заведовали сношениями комитета с департаментами; в комитете заседал также пылкий молодой Сен-Жюст и второй друг Робеспьера Кутон, больной организм которого не мог убить в нем революционного духа; кроме того, там были Геро де Сешель, Ленде, оба Приера и Жан-Бон Сент-Андре. Дантон не попал в комитет. Тюрио и Гаспарен выступили из комитета и вместо них в него попало два человека, деятельность которых и придала комитету всю его важность и значение: то были Робеспьер и Карно.

Вступив в состав правительства, Робеспьер этим самым сделал его очень популярным. Народ относился к нему с большим доверием, чем ко всем остальным государственным деятелям, и почтил его именем «Неподкупного». Все знали, что он ведет себя и живет очень просто. Он жил у одного столяра, на дочери которого хотел потом, когда настанут более спокойные времена, жениться. Отсутствие у него всяких претензий немало содействовало росту его популярности среди народных масс; он всегда появлялся в одном и том же простом синем сюртуке, желтой жилетке и желтых брюках. К своим речам он всегда тщательно подготовлялся, и они были постоянно прекрасно обработаны и рассчитаны на революционные страсти. Он беспрестанно выступал с обвинениями против врагов народа и пользовался полным доверием народных масс. После смерти Марата Робеспьер еще более выдвинулся на первый план. То обстоятельство, что он вступил в состав комитета, в значительной степени увеличило силу этого учреждения. Дантон, у которого приливы необычайной энергии сменялись полным упадком, стал отступать на задний план: Робеспьер затемнял его. Отныне к голосу Робеспьера стала прислушиваться вся Европа. В нем чувствовался уже будущий диктатор.