были живы, вам было бы очень больно и вы бы проснулись и пожаловались. Вот этим я и занимался – давил и жал.

Я делал то, чему меня учили: я наклонился над старушкой и давил ей на грудную клетку. Если человек мертв, не имеет значения, насколько сильную боль пытается причинить ему врач. Как ни нажимай, ничего не произойдет, вообще ничего. Мертвецы не просыпаются, они не бросают на вас возмущенный взгляд и уж точно не наносят сбивающий на пол удар справа.

Сколько раз в жизни моя пациентка просыпалась и обнаруживала рядом с собой мужчину, я никогда не узнаю, но точно знаю, что я был последним. Вы, наверное, уже поняли. Когда я надавил ей на грудину, она проснулась, возмущенно посмотрела на меня и замахнулась кулаком мне в лицо, чего я не ожидал, но определенно заслужил.

Я упал на пол и пытался встать на ноги, извиняясь перед моей, определенно живой, пациенткой – все это под оглушительный смех медсестры, что было довольно обидно и даже унизительно.

Извинившись, я обрадовался, что она жива, не сердится на меня и, благодаря своей деменции, может, вообще и не помнит уже о том, что здесь только что произошло.

Я провел с ней еще минут тридцать. Я наблюдал, как ее дыхание то учащается, то ослабевает. Дыхание обычно становится нерегулярным перед смертью – это называется дыханием Чейна – Стокса, в честь врачей, которые впервые описали данный феномен.

А потом она просто перестала дышать. Несколько лет спустя я проделал все то же самое с собственным отцом, только он меня не бил и не умер.

Казалось, пациентку просто успокоило то, что кто-то держит ее за руку, поэтому я продолжал сжимать ее ладонь. Ничего особенного не произошло. Не было никакой внезапной перемены в ее облике, она просто тихо умерла.

Примерно еще через полчаса раздумий и самоанализа я убрал свою руку с ее руки, встал и послушал дыхание. Было совершенно тихо. Ни хрипов, ни шумов. И, когда я сильно надавил костяшками пальцев на ее грудину, ответа не последовало, только невидящие глаза уставились прямо на меня. Я опустил ее веки. Я не знаю почему, просто это казалось правильным действием.

Отдыхайте. Покойтесь с миром.

Итак, Тимоти ударил меня. Он определенно не был мертв – оставалось еще четыре месяца до его дня рождения. Я видел, как он стоял там, и его удерживали медсестры. Затем пациента отвели обратно в палату и дали успокоительное.

Я не пострадал, и примерно через полчаса вернулся, чтобы поговорить с его матерью.

– Будьте уверены, миссис Роколл, я буду очень внимательно следить за Тимоти. Он не умрет.

Я был уверен в себе и только изредка морщился, когда проводил языком по разбитой о зубы внутренней стороне щеки.

Женщина посмотрела на меня и покачала головой.

После анализа крови я начал давать ему клозапин. Тим переносил препарат очень хорошо, если не считать проблем с запорами – хорошо известный и порой серьезный побочный эффект клозапина. Мы делали анализы крови чаще, чем это необходимо, и его психическое состояние начало улучшаться.

Примерно через месяц показалось, что оно стабилизировалось. Он рассказывал мне о болезни и даже начал говорить с психологом о своем насилии и сексуальной расторможенности. Он стал менее враждебным, менее колючим, более расслабленным, с ним было легче общаться.

Через три месяца стало абсолютно ясно, что он так хорошо реагирует на клозапин, что стал другим человеком. Он говорил о своей болезни в прошедшем времени. Он сказал мне, что последние два десятка лет его жизни казались дурным сном – теперь он проснулся и вернулся в реальность.

У Тимоти все было действительно хорошо, и он с нетерпением ждал своего дня рождения, который должен был быть всего через месяц.

Впервые меня предупредили о проблеме, когда я пришел на обход палаты. Тим выглядел не так, как надо.

Мне потребовалось около десяти лет работы врачом, чтобы научиться распознавать в пациенте признак под названием «с ним что-то не так». А Тим действительно был не в порядке.

Его кожа потеряла обычный цвет и стала липкой. Обследование выявило незначительное повышение температуры, но анализы крови и важнейший показатель – количество лейкоцитов – были в норме. На самом деле все было даже чересчур хорошо, что означало, что его иммунная система работала просто отлично, борясь с инфекцией. Мы искали, искали везде, но не могли найти источник инфекции.

После обхода палаты я вернулся в кабинет и просмотрел все отчеты о подобных случаях и исследования о клозапине и инфекции, которые смог найти. Я нашел много материалов, но ни один из них не дал мне вразумительных ответов.

На этом этапе необходимо провести еще один анализ всех за и против. До сих пор преимущества клозапина были очевидны: впервые за много лет Тим вернулся к жизни. Болезнь успешно поддавалась лечению. Болезнь, которая украла его жизнь и причинила боль другим, отступила. У него развилось понимание реальной ситуации, и мы смогли увидеть свет в конце туннеля.

Но все равно с ним было что-то не так. Анализ крови был в порядке, и обследование не выявило ничего примечательного. Рентген грудной клетки тоже был в норме.

– Доктор Кейв? – позвала секретарша, вызывая меня в мой кабинет. – Вам звонит миссис Роколл.

– С ним что-то не так, доктор, – сказала она.

– Вы его видели? – спросил я.

Мы немного поговорили, и я согласился, что с ним что-то не так. Именно тогда я решил взять первую подсказку. Я позвонил другу.

Другом в данном случае был ординатор из соседней больницы. Я объяснил ситуацию, и он согласился осмотреть Тима в отделении неотложной помощи. Я написал письмо, и мы отправили Тима в больницу на машине скорой помощи. Врачи в белых халатах потыкали в него пальцами, дали ему какие-то антибиотики и отправили обратно.

– Мы тоже не можем найти источник инфекции, – был их ответ.

Прошло около недели, я виделся с Тимом ежедневно. Каждый раз, когда я спрашивал медсестер, как у него дела, они неизменно отвечали мне, что он стабилен, но выглядит неважно.

Я думал прервать прием клозапина. Я нашел несколько сообщений о повышенной вероятности пневмонии при приеме лекарства, но, похоже, у него не было пневмонии, и я снова вспомнил, каким он был до того, как мы сменили ему препарат.

– Никаких изменений в схеме лечения, – объявлял я в конце каждого обхода палаты, вероятно, чтобы успокоить как себя, так и команду. – Проверьте еще раз количество лейкоцитов, – рявкал я