Надя читала «Записки степняка» Эртеля. Там, в Малой Приваловке, маячил перед ней горемычный Поплешка, забитый, униженный, ограбленный мирскими захребетниками. И все, кто строил свое благополучие на труде обездоленной бедноты.

Но пути борьбы со злом были неосмысленны, а служение народу виделось прежде всего в его просвещении. Надя стала, как и Лиза, сельской учительницей.

— В тринадцатом году рванулась было в Москву, на Высшие женские курсы. Языковедение сдавала самому Ушакову. Получила пятерку. А он, Дмитрий Николаевич, ух, был требователен! Зубрилок, начетчиц и двух минут не слушал, прогонял — и все.

Когда началась война, ассигнования на учебные заведения резко уменьшились, в стипендиях курсисткам отказали. Пришлось всем необеспеченным, кому на время, кому навсегда, расстаться с мечтой о завершении образования.

Надя возвратилась в Русскую Матренку. Днем учила грамоте ребятишек, вечером — их матерей. Ребятишки без отцов отбились от рук, стали озорниками, неслухами — сколько нужно было с ними терпения! А женщины трогали усердием. Для них, солдаток, мечтой и целью, их «высшим образованием» было уметь прочитать письмо с фронта, собственной рукой написать ответ.

ПИСЬМА К ОДНОЙ ДУШЕ

Октябрь застал Надежду Федоровну в Воронеже, она поступила учиться в Институт народного образования. Одновременно надо было служить, зарабатывать на жизнь. Ее привлекало библиотечное дело. Пройдя недолгую стажировку, студентка с педагогическим опытом стала библиотекарем. В девятнадцатом году, после изгнания из города Шкуро и Мамонтова, ее утвердили заведующей библиотекой губоно.

Комплектование библиотеки осуществлялось весьма распространенным в то бурное время способом: привезут на подводах книги, реквизированные у купцов и помещиков, свалят грудами прямо на полу: «Отберите что вам нужно, остальное — в публичную».

Понятно, у Надежды Федоровны разгорались глаза, она жадничала, старалась оставить побольше. Хоть и числилась библиотека ведомственной, справочно-педагогической, но разве может подлинно передовой учитель обойтись без «Илиады» и «Одиссеи», без «Слова о полку Игореве», без Шекспира и Гёте? Или без Толстого?

А книги по истории мировой культуры, по архитектуре, музыке, живописи? Нет, буквально все, все необходимо учителю как хлеб, как воздух!

Библиотека разрасталась. Ее перевели в бывшую домовую церковь при апартаментах одного из бывших вельможных градоправителей. В нишах, из которых недавно глядели постные лики святых, разместились полки с сочинениями великих просветителей и вольнодумцев всех времен. Бог Саваоф, до которого не успели или не сумели добраться ремонтники, благословлял их с высоты купола... В алтаре, в притворах, на клиросах стояли штабеля еще не разобранных книг. А вся середина церкви служила читальным залом.

Словом, это была весьма содержательная и оригинальная библиотека. Чувствовать себя ее хозяйкой было истинным наслаждением. Если бы еще только успевать читать!

Но ведь надо обрабатывать книги, составлять картотеки, каталоги, находить нужную литературу для посетителей, удовлетворять заявки, сделанные по почте. А ведь Надежда Федоровна, кроме того, еще и училась!

Она испытывала острую зависть к тем, кто имел возможность часто приходить сюда, чтобы черпать из вечно живых источников человеческого разума и таланта. Среди абонентов библиотеки особенно останавливал внимание один, постоянно занимавшийся в читальном зале. Он набирал целые кипы книг и не просто просматривал их, а штудировал, делал выписки, низко склонясь над столом и щуря, видимо, близорукие глаза. Его любознательность трудно было утолить. Он буквально поглощал книги.

Как-то Надежду Федоровну спросила ее подруга, студентка, очень хорошенькая девушка:

— Кто этот человек базаровского склада?

— Сотрудник губоно Воронов, — ответила Надежда Федоровна, — заведующий школьным отделом. И у нас в институте лекции читает. — И вдруг удивилась: — А почему базаровского? Вот уж нисколько не похож!

— Есть, есть что-то: вгрызается в науку, ни на кого не обращает внимания...

Надежда Федоровна подзадорила:

— А ты попробуй завязать знакомство. Ведь Базаров был только внешне неуязвим.

Сказала и рассмеялась. В. самом деле, Воронов казался человеком, совершенно отрешенным от житейской суеты и присущих простым смертным ошибок и увлечений, смятений и безрассудств.

Как она его мало знала!

Немыслимо было представить, что случилось однажды в мае.

Вышли вместе вечером из библиотеки и брели, брели сами не зная куда, пока не очутились в улочке, где и домиков-то не было видно в сплошной зелени садов. За дощатыми заборами буйствовала сирень. Надежда Федоровна даже остановилась:

— Ах, какая дивная!

Остановился и Воронов:

— Вы хотите ее? Сейчас она вся будет ваша!

Ухватившись за верхнюю доску, легко подтягивается и, отыскав ногой щель, куда можно просунуть носок ботинка, теперь держится только одной рукой, а другой дотягивается до сирени.

— Ловите! Ну, что же вы не ловите?

На землю падают тяжелые ароматные грозди. Надежда Федоровна не поднимает их. Она в смятении:

— Иван Карпович, опомнитесь! Что вы делаете?

Она готова бежать. А цветущие ветки все летят. И падают...

С этого дня и началось. Виделись в служебные часы Надежды Федоровны. Разговаривать в библиотеке не положено, в читальном зале должна быть тишина. Да и Воронов приходил сюда работать. И, однако, не так уж много времени прошло, когда подруга Нади, хорошенькая студентка, сказала ей лукаво:

— А ведь ты была права: неуязвимых на свете нет... Наш тургеневский персонаж потерял душевный покой, это видно невооруженным глазом. Но кто «она»?

Надя вспыхнула. Кому, как не ей, была отчетливо заметна перемена в поведении завсегдатая читального зала. Раньше, бывало, Воронов заберет всю нужную литературу сразу, унесет на свое излюбленное место у окна и углубится в нее. Так и сидит часами, не поднимая головы. Теперь он стал вроде бы рассеянным: то одно забудет заказать, то другое, сам ищет в картотеке, подолгу не отходит от рабочего столика библиотекарши. А случалось, нагромоздит на своем столе книги, журналы, похоже, и не открывает. Смотрит поверх них в задумчивости, и все в одну сторону...

Иногда Воронов задерживался в библиотеке дольше всех, помогал Надежде Федоровне расставлять по полкам возвращенные читателями книги. Было интересно беседовать с ним, изумляла его многогранность. Тем приятнее было сознавать, что хоть в одной области и ты для него авторитет! Иван Карпович, по его собственному признанию, был профаном в музыке.

— Тут я на уровне ликбеза, — сетовал он. (Может, чуть-чуть и хитрил.) — Необходим толковый наставник. (Наверняка хитрил!)

А под конец разговора такая естественная просьба:

— Возьмите когда-нибудь меня с собой на концерт!

Прекрасный пианист Романовский преподавал в музыкальном училище и там же давал концерты. В тот вечер, когда Надежда Федоровна и Иван Карпович впервые пришли сюда вместе, он играл Скрябина. Играл поистине вдохновенно. И щедро откликался на просьбы