Небо надо мной незаметно сместилось, словно толкнули стеклянную призму, а я все гадал, не брежу ли я.

Номера в хороших отелях обладают одним качеством — в них, как в вакууме, не слышно звуков. Именно это мне сейчас и требовалось — герметически запечатанное анонимное убежище, где ничто не напоминает о прошлом, нет ни ассоциаций, ни воспоминаний — зато есть право влиться в бесконечно меняющуюся череду тех, кто предается сну в этих четырех стенах. Это утроба, какую алчут мужчины вроде меня, место, куда мы с уверенностью можем вернуться в наших скитаниях. Я нашел маленькую, незаметную гостиницу, приютившуюся на задворках Мейфэр, и зарегистрировался под вымышленной фамилией. Здесь было мало постояльцев, и большинство из них — иностранцы.

В номере я прошелся короткими шагами, как бы помечая границы своей территории, мимо стола и кресла эпохи Людовика XVI, синих с золотом шелковых штор, кровати с пологом. Затем прямиком направился принимать ванну.

Восковая белизна плиток напомнила мне морг, где лежал на подставке труп Барри Дугласа. Австралиец оценил бы иронию моего поступка, когда я установил стрелки астрариума на дату собственного рождения. Мне так и слышался его голос, как он уговаривает меня признать, что придет час и мой цинизм и глубоко укоренившаяся вера в научный рационализм разобьются вдребезги. Устройство все еще не показывало день моей смерти, и я уже начинал жалеть, что поддался импульсу.

— Вот и посмотрим, обладает ли эта чертова штуковина властью над моей жизнью, — ответил я усмехавшемуся призраку Барри.

После ванны я заказал по телефону билет в Египет. В непроницаемой тишине мне пришло в голову, что всего десять часов назад Гарет находился в коме. События утра отошли далеко в прошлое, будто происходили не часы, а месяцы назад.

В банном халате я сел за секретер, выполняющий одновременно функции туалетного столика. Шторы были еще раздвинуты, за окном машины колесили по Мейфэр. Ночь жила своей жизнью. Вечная и неизменная луна казалась припечатанным к черному небу осколком хрупкого хрусталя. Вспоминая Гарета и Изабеллу, людей, которых любил, я смотрел в окно и размышлял, как мне вернуть власть над происходящим.

Меня пугала не только беспечность, но и уязвимость Гарета. Юность давала ему ложное ощущение, что жизнь длится вечно и человеку никогда не придется отвечать за свои поступки. Мне прекрасно было известно это чувство — так я жил свои первые двадцать лет: без оглядки, порочно подчиняясь импульсам. А сегодня чувствовал себя хрупче стекла. Гарет не умер, но как он будет жить дальше?

И что с Изабеллой, которая, несмотря на все мои приключения, жила гораздо более полной и насыщенной жизнью? Ее страстность и живость иногда создавали между нами настоящую пропасть. Неужели и наше окончательное расставание произошло из-за присущей мне черты не участвовать целиком в событии, а скорее отступить и наблюдать со стороны? У меня не находилось ответа. Может быть, моя одержимость астрариумом не что иное, как стремление исправить прошлые ошибки, бессознательная попытка вернуть жену? Неужели я надеялся, что, разгадав загадку астрариума, решу все остальные вопросы и Изабелла наконец обретет покой?

Я задернул шторы, отгородив себя от города и ставшей ослепительно яркой луны.

Шло время, но я по-прежнему не спал — лежал на кровати, глядя в потолок. Посмотрел на часы у изголовья — они показывали уже шесть утра. В Египте восемь, Мустафа два часа как на нефтяных промыслах. Я решил отвлечься от своих мыслей и узнать, что там со скважиной. Позвонил по его полевому телефону. Слышимость оказалась плохой, но за шипением и треском я уловил грохот работающей буровой. Этот звук пронзил меня насквозь, и я внезапно осознал, что скучаю по реалиям моей работы: бешеной деятельности, острым запахам, крикам и шуму — физическому миру, который я хорошо знал.

— Мустафа, это Оливер. Как дела?

— Оливер? Здорово! Я несколько дней пытался тебе дозвониться. Дю Вур сказал, ты ушел в подполье…

— Все не так просто. Как идет бурение?

— Подожди, отойду, а то невозможно говорить.

По мере того как Мустафа удалялся от буровой, крики рабочих стихали. Вскоре в трубке снова послышался его голос.

— Оливер, у меня потрясающие новости. Мы наткнулись на нефтеносный песок, хотя до главной цели еще далеко. Но это не все: похоже, с тех пор как была проведена сейсмическая разведка, произошли подземные подвижки — почему-то ничего не совпадает. Возвращайся на Синай. Надо уточнить сейсморазведочный профиль. — От волнения он говорил захлебываясь.

— Мустафа, остынь. Не исключено, что это не хорошие, а плохие новости.

— Я так не думаю. У нас по крайней мере двести футов нетто-объема нефтяного коллектора, и у меня такое впечатление, что месторождение простирается далеко на восток, в совершенно новый район. С вертолета мне показалось…

— Постой. Структура земли не образуется за один день. — Я зевнул, кольнуло челюсть, и над глазом пульсирующим пузырем прорезалась боль.

— Конечно, но учти, что несколько недель назад произошло землетрясение.

Я сел в постели.

— Примерно двадцать девятого апреля?

— Точно. Откуда ты знаешь?

— Фартайм сказал. Должно быть, это тот самый толчок, который убил мою жену. Не думал, что линия активного нарушения породы зашла настолько далеко. Как ведет себя основная скважина и весь район?

— Протечек не замечено. Как будто ничего не пострадало. Зато коллекторская порода стала многообещающей — мелкозернистой и темной, как после извержения. Такое впечатление, будто изменилось все подвышечное пространство. Даже с воздуха местность выглядит как-то не так — появились признаки сдвиговой деформации. Линия активного нарушения, видимо, шла со стороны Александрии.

Обычно флегматичный Мустафа был оживлен.

— Хорошо, — ответил я. — Ускорю свой отъезд и к четвергу буду в Порт-Саиде.

— Спасибо, Оливер. Уверен, ты не пожалеешь. Иншалла.

Положив трубку, я заметил, как поблескивает в электрическом отсвете будильника астрариум. Мой чемодан стоял в углу номера, в нем лежали джинсы, костюм и старая джинсовая куртка. Всем остальным обзаведусь в Каире. Через пятнадцать минут я заказал билет на вечерний рейс в Египет.

Беглец. Но к чему я бегу?

Приплясывавший под гудящие басы напевный голос Гарета соперничал с монотонной бубнежкой футбольного репортажа, доносившегося из подвешенного над кроватью телевизора. Долгая заключительная нота песни, словно очистительный свет, пронеслась по больничной палате. Брат набирался сил и выглядел относительно здоровым. Он щелкнул выключателем магнитофона.

— На том концерте присутствовал какой-то представитель из «Стифф рекордз» и сказал, чтобы мы зашли на студию. Это что-то да значит. — Гарет откинулся на подушку.

— Здорово! Ваша группа заслуживает успеха.