Оказавшись в секторе прилета и убедившись, что высокий араб удалился не оглянувшись, я подошел к секциям камеры хранения, предоставляемой авиакомпанией пассажирам первого класса. Я много размышлял, куда спрятать астрариум на время, пока сам буду находиться в пустыне. После налета на мою квартиру я больше не был уверен, что самый надежный способ — таскать его на спине, и тревожился, что на месторождении с ним что-нибудь может случиться. Зал пассажиров первого класса охранялся полицией и, насколько мне было известно, был одним из немногих в Египте мест, где не брали взяток. Убедившись, что в зале никого нет, я подошел к камере хранения, запер астрариум в шкафчике и спрятал ключ под стельку ботинка, где обычно хранил деньги, когда приезжал в Африку.

На следующее утро, пораньше позавтракав, я взял напрокат старую «хонду» и отправился в Порт-Саид. Через каждые несколько километров на шоссе стоял знак: «Иностранцы не имеют права сворачивать с дороги». Пересек мост и помахал рукой сидевшему на перевернутом ящике охраннику. Винтовка небрежно лежала у него на коленях. Из опасения возможного нового военного конфликта на все мосты выставляли часовых, и их запрещалось фотографировать.

Трудно было себе представить, что когда-то на этой земле царил мир. Я знал, что на противоположной, западной границе между египетскими и ливийскими войсками то и дело возникали артиллерийские дуэли и уже начались стычки на земле и в воздухе. Страна Садата опять находилась в состоянии войны.

А теперь, за мостом, повсюду начали попадаться свидетельства израильско-египетского конфликта: выжженные артиллерийские позиции, старые танки, некоторые лежали вверх гусеницами, обломки наполовину занесенного песком военного вертолета со все еще видневшейся на борту голубой Звездой Давида. Трагические следы вековой вражды — все это валялось, словно разбросанные игрушки ребенка-гиганта. Я продолжал путь по колее — единственной дороге через пустыню, вившейся между выбоинами, где там и сям паслись случайные козы. Мотор тарахтел, как дешевый мопед, и я молил, чтобы он не сломался. Мне мерещились призраки, и я вообразил тень солдата на обочине. Он застенчиво улыбнулся и продолжал, спотыкаясь, поход в мир, которого больше не существовало.

Я включил радио, и салон сразу наполнил низкий голос Элвиса: звучала песня «В гетто», которую передавала радиостанция американской базы в Ираке. Я продолжал путь, и надо мной катилось небо пустыни. Мили следовали за милями, и, убаюканный движением, я почувствовал, как испаряется все, что произошло со мной в Лондоне, растворяясь в висевшем перед носом машины похожем на стекло горизонте. «Хонда» двигалась вперед, из-под колес поднимались клубы пыли, а я остро ощущал, как во мне укрепляется самоощущение человека, сидящего на водительском месте, лишенного прошлого и освобожденного от памяти. И вспомнил, почему, несмотря на все так раздражающие изъяны и заскоки, любил эту страну.

Четырехместная «сессна», задрав к солнцу крыло, сделала разворот и пошла кругом над местностью, которую мы только что изучали. Я наблюдал, как горизонт превращается из горизонтали в диагональ, и меня, как всегда, когда я занимался разведкой, переполнило ощущение всесилия. Созерцание пейзажа внизу веселило и создавало восхитительное впечатление, что я парю над всем человечеством и миллионами лет истории Земли, словно топографическая съемка гор и русел рек наделяла меня властью проникать в давно минувшее прошлое и в то же время предвидеть отдаленное будущее. Я видел, как мир распространялся вширь и вновь сжимался, как океаны съедали сушу, как двигались континенты и как выплескивалась на склоны гор ярость вулканов. Но что еще важнее, мне открывалось, где Земля прячет сланец и карбонатные породы.

После телефонного разговора с Мустафой из Лондона я связался с Александрийской нефтяной компанией, а затем и с Министерством нефтяной промышленности. Соседний участок, куда, судя по всему, распространялась продуктивная зона, предназначался для лицензии дружественным иностранным нефтяным компаниям, что являлось продолжением новой экономической политики Садата. Но я согласился с предложением министерства осмотреть его, используя наше оборудование и людей, что должно было помочь египетской стороне вести переговоры. Йоханнеса я решил пока не информировать о возможных подвижках. В конце концов, ничего еще не было доказано.

С Мустафой мы встретились в крохотном аэропорту Порт-Саида и сели в зоне вылета — алькове со старой садовой виниловой мебелью и пыльной фотографией Насера в военной форме за конторкой, над которой одиноко вращался потолочный вентилятор. Надо было проанализировать снятую со спутника имевшуюся в распоряжении нефтяной компании фотографию. Снимок из космоса был сделан НАСА в 1972 году и охватывал район к востоку от Суэцкого канала. Интересующая нас зона не отличалась богатым геологическим потенциалом — на снимке она представляла собой плоскую светлую равнину чуть выше уровня моря. Это означало, что гребень, который мы искали с самолета, образовался недавно, возможно, в результате последнего землетрясения. Пока нам не хватало данных сказать что-либо точнее. Надо было повести разведку на местности.

— Вот! — воскликнул Мустафа и показал в окно. У него на коленях лежали две карты.

Я посмотрел вниз: буровые вышки выглядели так, словно были сделаны из детского конструктора, и вокруг каждой чернильными пятнами темнел изменивший цвет песок. Мустафа указывал на белый шрам гребня, простиравшегося прямо под нами километров на двадцать. Я похлопал летчика по плечу, и горизонт вновь наклонился, когда он повел самолет к земле.

— Это здесь. — Мустафа показал мне место на карте. С удивлением заметив на ней надписи на иврите, я вопросительно посмотрел на египтянина. Тот улыбнулся. — Израильская. Купил на черном рынке. Помечена 1973 годом. Наверное, военная, но лучше не сыщешь.

И на карте, и на снимке со спутника местность, где сейчас находился гребень, была плоской. Никаких следов возвышений, дающих надежду на наличие карбонатного коллектора или карбонатной породы — геологических условий залегания подземного хранилища нефти или газа. Я снова выглянул в окно и с малой высоты хорошо рассмотрел гребень: один склон пологий, другой обрывался примерно на десять футов, что говорило о возможности наличия подземной субструктуры.

— Такое впечатление, что Бог топнул ногой, и ковер сморщился, — заметил Мустафа.

— Сказано хорошо, но не научно. — Я хмурился, разглядывая простиравшийся впереди пейзаж.

Египтянин рассмеялся.

Я снова сверился с картой. Мы второй раз пролетали над горным образованием, и я не сомневался, что точки привязки точны. На листе бумаги все было плоско как блин, но за окном земля явно вспучилась.

— Раньше в этом районе наблюдалась нестабильность? — озадаченно спросил я. Мустафа протянул мне вторую карту. На ней надписи были сделаны по-русски.

— Эта карта пятидесятых годов, но она точно совпадает с той, что была сделана в семьдесят третьем. Здесь не было ничего, кроме коз и булыжников. А сейчас очень похоже на продуктивную зону, подобную той, что на соседнем месторождении. — Его палец скользнул по карте к Абу-Рудейсу. — Не исключено, что простирается прямо дотуда. — Внезапно в возбуждении он схватил меня за запястье. — Оливер, если это так, мы сделали великое открытие!