Вечерело, когда на горизонте появился силуэт лагеря. Температура начала падать, и пустыня остывала. Подъехав ближе, мы различили очертания стоящего у моего дома полицейского автомобиля.

— Оливер, у тебя неприятности? — спросил Мустафа.

— Не удивлюсь.

Шофер остановил машину, но мы не выходили из джипа.

— Позволь мне с ними разобраться, — шепнул Мустафа по-английски. — Ты же знаешь, у меня есть связи.

Я покосился на водителя и вдруг испугался. Полез в ботинок, достал ключ от ящика камеры хранения и вложил в руку Мустафе. Выбора не было — приходилось ему доверять.

— Возьми. Если меня арестуют, поезжай в Каирский аэропорт, иди в зал пассажиров первого класса «Бритиш эйруэйз». Ящик под именем компании. Внутри рюкзак.

Мустафа кивнул.

— Все сделаю. Положись на меня.

Жилища в лагере отличались простотой — железная кровать с полосатым комковатым матрасом, электрический чайник, бар-холодильник, потолочный вентилятор и ящик из-под чая, который служил как сундук и стол, — вот и все удобства. Мне ни разу не приходилось жить в этих условиях дольше нескольких дней, но другим членам команды везло меньше — некоторые проводили здесь несколько недель кряду. Мой домик все еще хранил следы пребывания прежнего жильца — бурильщика, итальянца-католика. Я не потрудился избавиться от них. К стене над кроватью была приколота потрепанная иллюстрация — Дева Мария поднимается на облаке на небеса. Книжная полка из доски на двух ржавых гвоздях хранила эклектический набор изданий в изодранных бумажных обложках: «Будущее потрясение», «Корни», «Боязнь полета» Эрики Йонг, «История любви» (на итальянском), «Корабельный холм», и внезапно, к своему огорчению, я заметил книгу еврейского автора Хаима Потока «Меня зовут Ашер Лев». Египетской военной полиции это не понравится.

Когда мы с Мустафой вошли в дом, двое полицейских отрывали обивку чайного сундука. Немногочисленные предметы моего гардероба валялись возле них на полу. Третий, явно старший, расположился на кровати и следил за их работой. Увидев меня, он лениво поднялся на ноги, нарочито демонстрируя свое неуважение.

— Это вы мистер Уарнок, гражданин Великобритании?

Я сделал шаг вперед, загораживая собой книгу Потока. Опасался, как бы они не подумали, что я сам еврей да еще, чего доброго, из МОССАДа.

— Есть вопросы?

— Может быть. — Полицейский крикнул своим подчиненным, чтобы они перевернули матрас, и снова обратился ко мне: — Может быть, вы шпион?

Старый в синюю полоску матрас упал на пол в клубах пыли, и на ржавом основании обнаружились два номера «Плейбоя» за 1968 год. Полицейский взял их и укоризненно потряс перед моим носом.

— Ваши?

— Разумеется, нет! — бросил я в ответ как можно решительнее.

Полицейский расхохотался, товарищи поддержали его. Мы с Мустафой продолжали стоять с каменными лицами. Недовольный страж порядка стукнул дубинкой по железной раме кровати.

— Разве не смешно? По-моему, очень смешно.

Мустафа рассмеялся, я последовал его примеру. Полицейский перелистал страницы и остановился на развороте: блондинка в ковбойской шляпе глупо улыбалась поверх несоразмерно огромных грудей с красными острыми кончиками. Она сидела верхом в стоявшем на стоге сена седле. Полицейский поднял журнал и повернул в мою сторону. Теперь красавица с разворота улыбалась прямо мне, и ее белые зубы казались насмешкой рядом с желтыми и кривыми зубами полицейского.

— Это ваша сестра?

Атмосфера сгущалась — двое других полицейских, видя, насколько серьезно оскорбил меня их начальник, выжидательно повернулись ко мне.

— Спокойнее, — тихо произнес Мустафа по-английски.

Я молчал. Пытаться защищаться значило еще больше разозлить старшего из стражей порядка. Но и пассивное поведение не шло мне на пользу. Я понимал, что полицейский получил приказ арестовать меня, иначе не позволял бы себе такие вольности.

— Или, мой друг, вы предпочитаете мальчиков? Если так, мне вас жаль.

На этот раз никто не решился рассмеяться. Я почувствовал, как непроизвольно сжимаются мои кулаки, — шахтерский сын готовился к потасовке. Однако броситься в драку было равносильно самоубийству.

Почувствовав опасность, Мустафа встал между нами.

— Послушайте, офицер, мистер Уарнок — друг Египта. Он нанят правительством. Здесь какая-то ошибка.

— Нет никакой ошибки. Его следует препроводить в Александрию и допросить.

— На каких основаниях?

— Это господину Уарноку объяснит мой начальник полковник Хассан.

Мустафа дружески улыбнулся:

— Полковник Халид Хассан? Из Мансуры?

Полицейский вспыхнул и переводил взгляд с Мустафы на меня.

— Он самый. А что? — подозрительно спросил он.

— Тогда никаких проблем. Халид Хассан — мой хороший друг. Детьми мы были с ним вместе в эль-Орвал эль-Воска. Он будет недоволен, если узнает, что вы арестовали моего доброго товарища.

— Мы не подвергаем его аресту, только хотим задать несколько вопросов.

Я застыл в середине комнаты — никогда не чувствовал себя на столько беззащитным, как в этот момент. Мысль о спрятанном в аэропорту астрариуме нисколько не укрепляла. Я несколько мгновений размышлял, уж не настал ли мой последний день свободы. Взглянул на Мустафу — он снова помрачнел, и это точно соответствовало моему паническому настроению.

Полицейский показал на ящик и разбросанную рядом одежду.

— Собирайтесь, мы отправляемся.

Я посмотрел в единственное зарешеченное окно — небо уже начал заливать синеватый утренний свет. Попытался прикинуть время: с тех пор как меня засадили в тюрьму, прошло не меньше двенадцати часов. Я хоть и не долго шел от полицейского джипа к камере, все-таки успел узнать здание: то самое, где меня допрашивали в прошлый раз — на улице аль-Фаех в Александрии. За строгим фасадом скрывались расположенные вокруг внутреннего дворика многочисленные маленькие кабинеты. Атмосфера была настолько промозглой, что бросало в дрожь — к едкому запаху мочи и карболового мыла примешивался привкус страха.

Меня допрашивали несколько часов. Сверху слепил люминесцентный свет. Казалось, он выжигал полосы в мозгу. Стоило мне на нем сосредоточиться, и я носом чувствовал запах своего поджаривавшегося, словно старый бекон, размягченного серого вещества. Усталость зашкаливала, мысли спотыкались, как пьяный боксер. Синяки на лице и спине свидетельствовали о грубости доставившего меня сюда полицейского, но следователь интересовался только обстоятельствами смерти Изабеллы, в который раз повторяя, что она погружалась незаконно и к тому же в запретной военной зоне.

— Я уже говорил вам в день ее гибели, — устало отвечал я, — что до того, как попал на катер, понятия не имел, что погружение незаконно. Жена по этому поводу выражалась не совсем ясно.