Прежде чем вернуться домой, я заехал на Примроуз-Хилл и поднялся на холм. Восход в тот день был самым вдохновляющим из всех, что мне приходилось видеть: огромный красный шар поднимался над Лондоном, окрашивая перистые облака в коралловые, голубые и розовато-лиловые тона. На вершине холма у меня появилось чувство абсолютной власти. Мне показалось, что я обрел способность командовать, кому в городе просыпаться, а кому спать. Это пьянило, будто я вознесся над всеми, распростерся вне пределов лежащих предо мной жизней. Видимо, то же чувство испытывал Нектанеб, когда ощутил власть над жизнью и смертью людей и возомнил себя живым богом. И Моисей, стоя перед вздымающимися ввысь стенами воды. Возможно ли это?

Домой я возвратился измученным, но в приподнятом настроении. Рухнул на диван и тут же заметил мигающий огонек стоявшего рядом на столике автоответчика. Нажал на кнопку, и в комнату ворвался голос Йоханнеса Дю Вура, который требовал, чтобы в десять утра я встретился с ним в отеле «Ритц», — гнусное напоминание, что я все еще у него на жалованье. Я понятия не имел, что южноафриканец находится в Лондоне, но это было совершенно в духе Дю Вура — он всегда объявлялся в самый неподходящий момент. Я сверился с часами: до встречи оставался час.

Построенный в 1910 году, «Ритц» оставался в Лондоне одним из последних бастионов старорежимного обслуживания. В первые годы в Лондоне я, северянин из рабочей семьи, чувствовал себя неловко в его роскошном сводчатом вестибюле с хрустальными люстрами и мраморными напольными вазами, словно боялся, что гостиничный персонал почувствует во мне самозванца. Но, познакомившись со своими клиентами, вскоре научился перенимать повадки другого класса — по крайней мере изображать спокойное безразличие и принимать услуги так, словно я давно к этому привык. Исполнительный директор компании «Геоконсалтанси» и мой работодатель Йоханнес Дю Вур считал, что я до сих пор испытываю смущение в подобных местах, и поэтому каждый раз, когда приезжал в Лондон, назначал мне свидание в «Ритце». А мне доставляло психологическое удовольствие поддерживать в нем это заблуждение. Он не знал одного — не раз, желая уединиться, я останавливался в отеле и с Изабеллой, и без нее.

Йоханнес, втиснутый в кресло в стиле Людовика XVI, неловко поерзал. По сравнению с его грузной фигурой стол с льняной скатертью, серебряным чайным прибором и тонким фарфором показался совсем маленьким. Он пригубил из чашки и с отвращением поставил ее на место.

— Господи, слабый как моча! А еще говорят, что здесь единственное место, где умеют заваривать чай. Беда с вами, англичанами, — больно уж вы самонадеянные и высокомерные. Будь осторожен: иногда я испытываю то же самое по поводу твоей хваленой интуиции.

— Какое это имеет значение, если я добиваюсь результата?

Официант с подносом ячменных лепешек, слушая раскатистый голос южноафриканца, колебался. Я поманил его к столику.

— Попробуйте ячменную лепешку. Вы знаете, что еда вас успокаивает.

— Да пошел ты, Оливер! Если бы ты недавно не овдовел и если бы не был лучшим геофизиком из всех, кого я знаю, я бы вышиб тебя еще вчера. Кстати, прими мои соболезнования.

Огромная лапа Йоханнеса смела несколько лепешек с подноса к себе на тарелку.

— Спасибо. И еще спасибо за венок.

— Протея. В Египте эти цветы чертовски трудно достать. Знаешь, я плакал, когда узнал о смерти Изабеллы. Отличная была девчонка — сильная, эффектная, страстная. Слишком хорошая для тебя.

Я смотрел, как он наваливает на лепешки полную ложку сметаны и добавляет к ней изрядную толику клубничного джема. В «Геоконсалтанси» ходили разговоры, что исполнительный директор настолько растолстел, что в самолете больше не влезает в кресло в салоне первого класса, и поэтому задумал приобрести частный самолет с мебелью на заказ.

— Зачем вы приехали? — спросил я его. — По-моему, я ясно дал понять, что беру отпуск на несколько недель.

— А что, похоже, что мы сейчас работаем? — По подбородку южноафриканца сбегал ручеек джема, но он продолжал невозмутимо уничтожать лепешки. — К примеру, та, последняя работа — я изучал геологию, карты, результаты сейсмического анализа, но не увидел ничего на той глубине, а ты все-таки настоял на бурении.

— Вы не правы. Кое-что там все-таки было. Данные казались мне совершенно очевидными.

— Тебе — может быть, но никому другому. Ты, Оливер, становишься по-настоящему рискованным разведчиком: расшифровываешь знаки, которых никто не видит. Даже голландцы начинают считать тебя чудиком. Ты слишком полагаешься на интуицию и недостаточно — на науку.

— Не согласен.

Я понимал, насколько неубедительно это прозвучало. Йоханнес тем временем продолжал тираду, не обращая внимания на мои сомнения.

— Приведу еще пример: работу в Нигерии, где ты делал расчеты. Ты прислал мне размеры и глубину залегания нефтеносного слоя еще до того, как были получены результаты разведки. Как ты это объяснишь?

— Путаницей на почте. Вы получили мой отчет до того, как вам прислали результаты разведки, и это вас сбило с толку.

— Не обманывай, Оливер, ты выслал мне его телексом.

Я не нашелся что ответить. Йоханнес был прав: я выслал ему прикидки размера и глубины залегания нефтеносного слоя до того, как были закончены исследования. Это не было проявлением высокомерия с моей стороны. Я тогда сам перепутал числа.

— Пойми, я не жалуюсь, — продолжал мой босс. — С какой стати? Ты лучший из всех. А сегодня я сам на краю бездны, и мне не помешала бы пара-тройка чудес. — Он приложил ладонь к груди.

До меня доходили слухи, что Йоханнес болен, но сам он впервые об этом заговорил.

— Сердце? — предположил я.

— Хорошая новость, что, несмотря на утверждения моих бывших жен, оно у меня все-таки имеется. Плохая — что оно довольно сильно барахлит. Поэтому провал мне нужен так же, как дырка в голове. Если ты оступишься, Оливер, отвечать придется мне. А по тому, как ты действуешь, ты провалишься с треском — это неизбежно.

— Неужели?

Я не хотел объясняться. Оглядываясь на все проведенные мной разведки, сознавал, что у меня нет слов описать момент, когда сомнения переходили в уверенность. Из глубины нутра поднимался маленький комочек, проникал в пальцы и ступни, и я буквально ощущал под собой невидимые складки и пульсацию земли.

Йоханнес вгляделся в мое лицо, словно ждал проблеска понимания — озарения, лучика надежды. Я никогда не видел его таким беззащитным. Это неприятно поражало: самоуверенность этого человека вдруг куда-то исчезла и сменилась растерянностью.

— Оливер, как ты это делаешь? Давай-ка приоткрой дверцы клетки скептицизма, впусти что-нибудь свеженькое. Потому что я смотрю в пустоту, и мне нужно во что-то верить. Брось кость старому грешнику.

Настал момент, когда человек, которого я держал на расстоянии, переступил черту и просил о помощи. Йоханнес хотел, чтобы я обратил его в веру. Но я ничего не мог ему ответить. Между нами просто не хватало доверия — по крайней мере так я себе тогда говорил. А на самом деле не хотел выставлять себя на смех.