— Если не Изабеллу, спаси хотя бы Гарета, — молил я. Не помню, когда я в последний раз обращался с такими просьбами. И к кому.

В больницу посетителей уже не пускали, но ночная сестра сжалилась надо мной и разрешила побыть в палате, взяв слово, что больше я никуда не пойду. Я сел у кровати и смотрел на призрачно угловатое в тусклом свете ночника лицо брата. В беспамятстве оно приобрело мальчишескую мягкость, сбросив резкость своего возраста. Я больше часа провел рядом с его худым недвижимым телом. Уложенный в рюкзак астрариум стоял рядом со мной на полу.

Дыхание Гарета гулко отдавалось в комнате, словно отдаленный шум накатывающего на берег моря. А я перенесся на несколько недель назад и вспомнил, как в свой последний вечер Изабелла работала за столом и какое тревожное было у нее выражение лица. Она лихорадочно искала способ обмануть смерть. Я положил руку на рюкзак и почувствовал под пальцами твердые формы астрариума.

Вспомнилось данное отцу обещание. Если Гарет умрет, я обману ожидания и его, и брата, как до этого обманул ожидания Изабеллы. Неужели я вообще не в состоянии защитить людей, которых люблю? Минуты бежали, а я сидел с астрариумом у ног, скованный страхом и чувством вины. Внезапно у меня на голове зашевелились волосы — возникло ощущение, что за мной наблюдают. Я посмотрел на матовое стекло в двери и заметил в коридоре размытый силуэт крупного мужчины. В ужасе наблюдал, как тень сместилась сначала вправо, затем влево. Вскочил, бросился к двери, но остановился и пнул рюкзак с такой силой, что он улетел под кровать. Когда я распахнул дверь палаты, коридор был пуст. Из служебной комнаты появилась дежурная сестра, в приглушенном свете ночников ее лицо показалось мне нездорово бледным.

— С вами все в порядке, мистер Уарнок? — На мгновение мне показалось, что она притворяется, изображая грубоватый шотландский выговор.

— Вы никого не видели здесь, у двери, секунду назад?

Женщина снисходительно улыбнулась:

— Ни единой души. В этом опасность ночного дежурства: после полуночи разыгрывается воображение.

Я посмотрел вдаль зеленого, как горох, коридора: никого, только две оставленные каталки и пустое инвалидное кресло. Может, мне все привиделось? Но силуэт был совершенно реальным, и чувство, что за мной наблюдают, не проходило. Я вернулся в палату.

Не в силах больше слушать размеренное дыхание брата — какой обман, ведь он, казалось, находился так далеко от этого мира, — я взял рюкзак, вышел в комнату ожидания и устроился в тусклом свете, едва сознавая, что передо мной мерцает экран укрепленного на противоположной стене телевизора.

Голос в телевизоре что-то сказал про Египет, и я поднял глаза. Египет редко появлялся в программах новостей, и я обрадовался, что могу отвлечься. Шла передача «Панорама», обсуждалась война Судного дня 1973 года и ее последствия в свете арабо-израильских отношений. Двое ученых, военный корреспондент, посол Египта в Великобритании и ведущий Робин Дэй своими пророчествами для среднего класса вызывали только раздражение, как те кабинетные социалисты, которых я знавал в свою бытность студентом. Затем, к моему удивлению, ведущий представил Рэйчел Стерн. И у меня возникло мимолетное ощущение, что время свернулось, стало несущественным, соединяя годы моей юности и взрослой жизни.

Робин Дэй расхвалил познания Рэйчел в ближневосточной политике и спросил:

— Садат предпринимает шаги, которые означают уступки Америке. Как вы считаете, возможно ли подписание мирного договора между Египтом и Израилем?

— Полагаю, в ближайшие два месяца мы станем свидетелями его совершенно неожиданных действий, — ответила Рэйчел. — Не забывайте, цель Садата — вывести Египет на мировой рынок. Для этого требуются стабильность и торговля. В последний год в Египте происходили голодные бунты, и в результате перехода от насеровского социализма к экономической политике Садата усилилось напряжение. Следовательно, дальнейшее движение будет непростым. Не надо забывать еще один аспект: президент Картер хочет добиться успеха на Ближнем Востоке, и Садат понимает его желание. Разумеется, в этом сценарии имеются подрывные моменты: полковник Каддафи из Ливии, который только что распорядился, чтобы все работающие там египтяне к первому июля под угрозой ареста покинули страну. Президент Ирака Саддам Хусейн, президент Сирии Асад и всякие непредсказуемые личности. Например, принц Маджед многое поставил на то, чтобы разрушить этот союз. Уже несколько лет ходят слухи, что его цель — дестабилизировать Египет Садата и осуществить свой честолюбивый замысел: вернуть страну в феодальное состояние и сделаться ее правителем. Он необоснованно утверждает, что ведет род от старой правящей династии…

— Кстати, нам посчастливилось получить несколько редких кадров с принцем…

На экране побежала дрожащая черно-белая кинопленка: на голом склоне холма стояла группа мужчин в военной форме. В центре выделялся своим национальным костюмом король Саудовской Аравии Файсал, рядом с ним — молодой бородач, принц Маджед. Бок о бок с принцем, явно из его окружения, стоял еще один человек. Смуглый, долговязый, он показался знакомым, и это вывело меня из апатии. Я придвинул стул ближе к телевизору, стараясь рассмотреть на зернистой пленке черты лица. И в ту же секунду с тошнотворным ощущением выброса адреналина узнал — это был тот самый человек, с которым разговаривал в машине Омар. От него сквозь пространство и время с экрана исходила угроза. Я смотрел в телевизор, стараясь установить связь. Нанял ли он Омара, чтобы тот был с нами на катере в день погружения? Как много знал Маджед о поисках Изабеллы, об астрариуме? Они ли организовали убийство Барри? Я поежился в темной комнате ожидания, тщетно пытаясь соединить разрозненные отрывки информации в нечто такое, что можно было понять. Одно не вызывало сомнений: мне грозила опасность.

Внезапно объектив камеры загородила чья-то рука, и экран почернел. Перед зрителями снова появился Робин Дэй, но мне не пришлось выслушать его комментарий показанного сюжета. В комнату ворвалась дежурная сестра.

— Мистер Уарнок, ваш брат пришел в себя!

Гарет все так же плашмя лежал на кровати, но теперь его голова была повернута набок — он смотрел на черное небо за окном палаты. Я боялся, что его мозг поврежден и он останется умственно неполноценным.

— Гарет, это я, Оливер.

— Значит, я вернулся обратно на планету?

Голос был чуть громче шепота. На меня нахлынула волна чувств, и я, больше не сдерживаясь, разрыдался — оплакивал Изабеллу, Барри, утраченную невинность нашего брака.

Гарет, пораженный, что видит меня настолько потерявшим самообладание, сжал мне руку.

* * *

Удивленные его быстрым выздоровлением, врачи все-таки заверили меня, что мозг брата не пострадал. В половине шестого утра я вышел в пахнущий дезинфекцией узкий зеленый коридор, опустил монеты в телефон-автомат и набрал номер жилища Гарета. Трубку взяла Зоя. Я рассказал ей новости и дал возможность поплакать от радости. А когда отходил от таксофона, окинул взглядом коридор — в нем не было никого, кроме больничной уборщицы, возившей шваброй по плиткам пола.