«и для обыденного мышления причинность не включает ни ясной последовательности, ни ясного сосуществования»[280], в отличие от того, как это происходит в науке. Следовательно, эмпиризм, по словам Бергсона, слишком «интеллектуализирует» веру в закон причинности, идя от науки, а не от жизни. Но есть и иная теория, которая усматривает истоки понятия причины и «вместе с тем отправную точку интеллектуального процесса, приводящего к закону причинности», во внутреннем опыте, в нашем познании самих себя и собственной «действенной силы», – это теория Мен де Бирана. На нее здесь и опирается Бергсон, предварительно высказав по ее поводу два замечания. Во-первых, эта теория, полагает он, «не выясняет и даже сильно затрудняет переход от понятия к закону» (с. 162); но существеннее то, что она не выясняет вопроса о капитальном различии, проводимом обыденным сознанием между внутренней причинностью и причинностью в природе. «…В чистом и простом наблюдении нас самих мы черпаем понятие не причинности определяющей, но причинности свободной. Как объяснить метаморфозу, которой подвергается это понятие, когда мы прилагаем его к внешнему миру? И что заставляет нас переносить его туда, если оно должно там преобразоваться?» (с. 162) Итак, Бергсон фактически возвращается здесь к размышлениям о физическом и психологическом детерминизме, изложенным в 3-й главе «Опыта о непосредственным данных сознания». И теперь, основываясь на выводах «Материи и памяти», он уже может предложить свое решение. Для формирования понятия о причинности, утверждает он, недостаточно того, чтобы каузальное отношение было предметом постоянного наблюдения: поскольку именно мы устанавливаем причинную связь внешних явлений, мы не остаемся здесь только в роли наблюдателей, а сами участвуем в этом процессе, «приписывая причине кое-что из нашего усилия (куда привходит свобода и случайность), прибавляя к этой причине имеющееся у нас знание о непрерывности нашего я, чтобы причина не просто предшествовала действию, а продолжалась бы в нем» (с. 164). Но это возможно в том случае, если наши осязательные впечатления последовательно согласуются со зрительными впечатлениями. Так происходит в раннем опыте ребенка, когда он вначале замечает смутные цвета и формы, затем к этому прибавляется осязание, и постепенно в сознании ребенка видение связывается с усилием, направленным на то, чтобы ощупать какую-либо вещь. Таким образом складывается привычка «ожидать эти осязательные впечатления всякий раз, когда появляются эти зрительные формы» (с. 164). Но важно здесь то, что подобная привычка не пассивна, это наше собственное действие, движение, усилие. Постоянное продолжение зрительного впечатления в осязательное приводит к формированию устойчивых двигательных привычек, нацеленных, как было показано в «Материи и памяти», на практическое действие, «в котором заинтересовано все наше тело» (с. 166). Сенсомоторная деятельность тела соединяет, таким образом, зрительное впечатление, выступающее здесь как причина, с впечатлением осязательным, предстающим как следствие, а это позволяет сделать вывод о том, что «динамическое отношение причины к действию, неизменное определение действия причиной чувствуются и переживаются нами прежде, чем они становятся предметом мысли» (там же). Это и объясняет, по Бергсону, как формируется в нашем обыденном опыте представление о причинности. Но почему же мы приписываем внешней причинности черты, противоположные внутренней? Это связано с тем, что в силу полного соответствия зрительных и осязательных впечатлений двигательная активность была направлена на формирование «правильно функционирующих механизмов или на приведение этих механизмов в действие» (с. 167); поэтому на первый план в данном процессе выступает для нас именно правильность, а не непредвиденность, необходимость, а не свобода. Так возникает понятие причинности, которым оперирует наука, постепенно освобождающая его от содержавшихся в нем динамических элементов и сближающая его с идеей об отношении двух переменных. От необходимости, переживаемой телом, наука переходит, таким образом, к необходимости, мыслимой умом.

Эта небольшая заметка интересна, кроме прочего, тем, что в ней ясно прослеживается связь Бергсона с традицией французского спиритуализма в лице Мен де Бирана: он осуществляет здесь синтез бирановской идеи усилия с концепцией, сформулированной в «Материи и памяти», в том числе с идеей двигательной схемы. Представление Бирана о внутренней причинности, следы которого можно обнаружить, на наш взгляд, уже в «Опыте о непосредственных данных сознания», позже было воспринято, кстати, и другими его последователями, например Ж. Набером.

«Сновидение»

В ряде материалов этого периода Бергсон несколько конкретизировал свою концепцию применительно к проблемам, активно обсуждавшимся психологами его времени. Верный своей исходной установке о необходимости опоры на факты, он продолжал внимательно следить за ситуацией в психологии, по-прежнему читал статьи на разных языках, посвященные интересовавшим его темам. Одной из таких тем было исследование сновидения, занявшее в ту пору важное место в работах психологов. Эта проблема, затронутая в «Материи и памяти» в связи с анализом различных «планов сознания», специально рассмотрена Бергсоном в лекции «Сновидение», с которой он выступил 26 марта 1901 г. в Парижском психологическом институте. Он исследует, как происходит процесс взаимодействия восприятий и воспоминаний в состоянии сна. Возражая тем психологам, которые полагали, что во сне человек полностью «отключается» от внешнего мира, Бергсон утверждает, что в принципе здесь действует тот же механизм, что и при бодрствовании. Во сне у человека работают те же чувства, те же способности, но они находятся в ослабленном состоянии; прекращается тот производимый обычно сознанием непрестанный отбор среди массы воспоминаний, находящихся в «подпочве сознания», того воспоминания, которое наилучшим образом согласуется с наличным восприятием. Усилие, с которым связан этот выбор, диктуемый здравым смыслом, ослабевает, и воспоминания всплывают в сознании как попало; точнее, здесь тоже есть свои предпочтения, на которых Бергсон подробно не останавливается, подчеркнув только свое согласие с мнением Фрейда по поводу того, что «более всего имеют шансов всплыть не самые важные факты, а, напротив, самые незначительные»[281].

«Психофизический параллелизм и позитивная метафизика»

Не большой любитель публичных дискуссий, Бергсон все же принимал участие в заседаниях Французского философского общества. 2 мая 1901 г. здесь обсуждалась его концепция, изложенная в «Материи и памяти»; присутствовали известные французские философы, в том числе Г. Бело, Э. Леруа, Л. Брюнсвик, Л. Кутюра и др.[282] В материалах обсуждения обнаруживается много интересных моментов, свидетельствующих о некотором изменении взглядов Бергсона. Кроме того, он сам поясняет ряд вопросов, которые не были в достаточной мере освещены в предыдущих работах. Главный оппонент Бергсона, Бело, критиковал его с позиции психофизического параллелизма, полагая, что именно последний остается единственно научной и обоснованной психологической теорией. Учение же Бергсона он охарактеризовал как метафизическое построение, отнюдь не базирующееся на фактах, как утверждает его создатель, а все более удаляющееся от них: введенные Бергсоном понятия чистого восприятия и чистого воспоминания суть сугубо метафизические, предельные понятия, не подкрепляемые непосредственным опытом. Удивление у Бело вызвал тот факт,