один из важнейших терминов в его философском лексиконе, хорошо передающий динамическую суть его концепции и стоящий в том же ряду, что и творчество, изобретение, свобода). Смех же нацелен на то, чтобы преодолевать недостаток здравого смысла, выражающийся в некоей рассеянности ума и воли; такая рассеянность открывает путь особой логике – логике нелепости. Характерная фигура здесь – Дон Кихот, который действует по-своему вполне логично, но его логика несовместима с реальностью. Он выступает как иллюстрация к важной теме «Материи и памяти»: это тот «грезящий человек», который выражает собой одно из отклонений от здравого смысла. Живя исключительно во внутреннем мире, он стремится приспособить вещи к своим идеям (конкретнее– к своим воспоминаниям), а не идеи к вещам. Он именно потому видит в ветряной мельнице врага-великана, с которым вступает в борьбу, что в его сознании запечатлелось воспоминание о таком великане, навеянное прочитанной когда-то книгой, и это воспоминание господствует надо всеми остальными, не считается с реальными восприятиями. Такая рассогласованность воспоминаний и восприятий и лежит в основе «логики грез», или «логики нелепости», вызывающей комические эффекты. Эта логика, по словам Бергсона, освобождает нас от умственной работы, как бывает, когда человек расслабляется, засыпая. «…Грезящий субъект, вместо того чтобы перебрать все свои воспоминания и объяснить себе то, что воспринимают его чувства, напротив, использует само восприятие, чтобы воплотить свое излюбленное воспоминание: свист ветра в трубе покажется ему, смотря по его душевному состоянию, смотря по тому, какая мысль занимает его воображение, – или ревом дикого зверя, или мелодичным пением. Таков обычный механизм иллюзии в состоянии грезы» (с. 96). Против подобных грез, несущих в себе опасность для существования общества, и направлен смех.

И вновь возникает вопрос, который мы ставили при анализе «Опыта»: а нельзя ли уподобить грезящего человека художнику? Ведь в обоих случаях мы наблюдаем разрыв с общественными привычками, преобладание индивидуального над общим? Ответ на этот вопрос – один из ключевых моментов в понимании концепции Бергсона, здесь очень важно не пойти на поводу у видимости, а вникнуть в то, что стоит за ней. Прежде его позиция была несколько двойственной, но теперь она вполне определилась, и в роли критерия выступила жизнь – на сей раз, очевидно, в обоих ее значениях. Ситуации мечтателя-сновидца и художника в корне различны, и главный признак, по которому они различаются, – усилие. По Бергсону, подлинное творчество, представляющее собой одно из основных проявлений свободы и духовности личности, связано с концентрацией всех сил, с тем усилием, которое позволяет «вибрировать в унисон с природой», почувствовать напряжение, биение, дыхание жизни. Это не дается без труда, без внимания, без устремленности. Грезы же и сновидения не требуют усилия, представляя собой пассивное скольжение от одного впечатления и воспоминания к другому. Рассеянность внимания, воли и ума ведет, по Бергсону, к автоматизму и косности, неприемлемым в искусстве; это выражение лени, игры.

Жизнь во втором ее значении, какой живет человек как существо социальное, тоже требует усилия, хотя – как можно предположить из контекста рассуждений Бергсона – это усилие не столь «высокой пробы», как в искусстве; и все же оно необходимо, недостаток его требует корректировки. В смехе мы «на одно мгновение присоединяемся к игре», чтобы «отдохнуть от жизни» (с. 100). Но в смехе есть определенная беспощадность, и трактовка этого Бергсоном, данная в конце книги, хорошо показывает, насколько серьезной считал он проблему достижения человеком гармонии в своем собственном сознании и поведении, достижения социального равновесия. Смех, пишет Бергсон, – не только мера исправления: ведь обществу было брошено оскорбление, и на него оно отвечает еще большим оскорблением, каковым и является смех. «Смех, с этой точки зрения, не имеет в себе ничего доброжелательного. Он, скорее, есть отплата злом за зло» (с. 99) и не может быть абсолютно справедливым, поскольку ему «некогда каждый раз смотреть, куда попадает удар» (там же). В этом этюде, завершающем эссе, которое изобилует тонкими наблюдениями, сравнениями, зарисовками, звучит теперь довольно жесткая нота: действительно, смех бывает жестоким, он отнюдь не благодушен, он, можно сказать, подобен горькому лекарству, но, как и оно, необходим.

Бергсон ставит здесь проблему культурного состояния человека, с которой мы и прежде встречались в его работах. Традиционная в истории философии оппозиция природы и культуры выступает у него в следующей форме. Хотя свобода – индивидуальное, изначальное, подлинное (и в этом смысле, добавим, «естественное», связанное с «жизнью» в первом ее значении) состояние человека, мало кто способен ее осознать, а осознав, проявить ее так, чтобы не нанести ущерба окружающим людям. Это доступно, например, великим художникам, для которых свобода – непременное условие самовыражения: они и помогают нам «по аналогии» понять, чем является наша свобода. Свобода и культура взаимно обусловливают друг друга: хотя сама культура возникает на основе свободы, для осознания и проявления свободы необходим уже какой-то уровень культуры, позволяющий соблюдать меру, – иначе культура может быть разрушена. Смех и здравый смысл выполняют функцию ее защиты. Но у Бергсона, на наш взгляд, намечена и иная мысль: деятельность художников, творцов культуры, задает тот, пусть предельный, уровень, до которого надлежит постепенно подниматься человеку, а следовательно, и обществу.

Мы полагаем, что книга о смехе отражает переломный этап, переход к новой трактовке жизни, которая станет ведущей в дальнейшем творчестве Бергсона. Прежние его исследования дали возможность включить теперь тему комического, давно интересовавшую его, в рамки более общей концепции, и в этом смысле проблематика «Смеха» перекликается с темами его раннего учения. Но здесь уже обозначен и шаг вперед. В 1911 г., выступая с лекциями в Англии и отвечая на вопрос интервьюера о том, как он работает над книгами, Бергсон дал некоторые разъяснения по этому поводу: «В философии невозможно составить точный и твердый плат!. Исследуешь ряд проблем, при случае отклоняясь от прямого пути, а возможно и оставляя какой-то конкретный вопрос на долгое время. Когда приходишь к окончательному выводу, можно подумать о том, как написать об этом книгу. Например, у меня есть небольшая книга о смехе. В ней только 200 страниц, но работа над ней заняла у меня двадцать лет. Я написал половину, но не был удовлетворен своими выводами. Итак, я отложил ее в сторону, а через несколько лет стал изучать смех, его причины и свойства, где бы он мне ни встречался – в театрах, на улицах, повсюду. Когда я был совершенно уверен в своих заключениях и они выдержали все испытания, я завершил книгу»[267]. Довести до конца эту работу Бергсону позволила, очевидно, складывавшаяся в его сознании эволюционная концепция, связанная с идеей жизни.

Исследователи часто