подробно рассматривает тему, которую считал главной в неоплатонизме, – теорию души. Кстати, высокое мнение о Плотине как психологе, гораздо больше, чем Аристотель, сосредоточенном на проблеме души, Бергсон сохранит на всю жизнь. В данный же период его особенно занимал один конкретный вопрос: как осуществляется у Плотина переход от умопостигаемого мира, от Единого, к чувственному миру, а тем самым – от созерцания к действию. Именно в исследовании такого перехода он усматривает оригинальность и особое значение воззрений Плотина. Ведь ранее Платон, говоря о становлении души или о становлении в целом, обращался – будь то в «Федре», «Пире» или «Тимее» – к языку мифологии, и это, по Бергсону, связано с тем, что платоновская диалектика, являясь по сути статическим способом объяснения, сводит изменение к неизменным формам, а потому не может объяснить становление; в то же время Платон, в отличие от элеатов, признает становление, но ищет особого способа его выражения. С помощью диалектики, уточняет Бергсон, можно передать процесс восхождения к идеям, а от них – к высшей идее Блага. Но вот описать обратный процесс, движение от идей к чувственным вещам, можно только в мифологической форме. Плотин же, стремясь примирить оба этих аспекта, «сделал мифологию более диалектичной, а диалектику – более мифологичной» (р. 39); он принял многие основные взгляды Платона (о происхождении идей, их нисхождении в тела, об эросе и припоминании, назначении душ и пр.), но то, что у Платона представало в форме мифа как история, у Плотина становится вневременным процессом, в центре которого находится душа – вначале душа мира, затем индивидуальные души. Введением в психологию индивида является у Плотина, как отмечает Бергсон, психология универсума. И это для него особенно важно, поскольку здесь речь идет о принципе «порядка и природы, который порождает материю и ее законы…. Мы говорим о природе в целом, до сознающего духа; до исследования вопроса о сознании мы помещаем сознание в условия жизни: именно это лежит в основе современного подхода» (р. 41). (Отметим, впрочем, что Бергсон – хотя в последней фразе он имеет в виду прежде всего самого себя, – все-таки шел другим путем: от индивидуального сознания к сознанию универсума.)

Итак, учение о мировой душе, о нисхождении душ в тела служит у Плотина объяснению перехода от умопостигаемого мира к чувственному, а следовательно, от единого ко многому. Данная проблема была в ту пору особо значимой для Бергсона, приступившего к исследованию вопросов эволюции, происхождения мира. Очевидно, не случайно он так подробно рассматривает эту часть учения Плотина, причем именно в связи с его психологией. Метафизический метод Плотина, подчеркивает Бергсон, – это «глубокая интроспекция, которая состоит в продвижении за пределы идей благодаря обращению к глубинной симпатии между нашей душой и реальностью в целом» (р. 34). Плотиновский экстаз – одна из форм такой симпатии, но не единственная. Этот термин – «симпатия» – второй важный для нас момент в данном курсе Бергсона. Понятие симпатии, использовавшееся уже Аристотелем и стоиками, можно обнаружить в упоминавшейся в предыдущей главе лекции о стоицизме; здесь же внимание Бергсона просто приковано к нему. Оно много раз встречается на страницах небольшого по объему текста, причем в разных значениях. Бергсон поясняет, что у Плотина так обозначается, помимо прочего, и восприятие – оно есть симпатия органа с предметом, в унисон с которым он «вибрирует»; так может называться и слово, осуществляющее коммуникацию с материальным объектом. Он подчеркивает идею Плотина о том, что во вселенной существует симпатия между всеми ее элементами. Симпатия как согласие частей существа друг с другом, внутренняя гармония, синтез – вот что означает этот термин в применении к сфере сознания. Плотин, в понимании Бергсона, предложил вполне современную концепцию сознания, поскольку для него сознание было «прежде всего синтезом, уподоблением, симпатической коммуникацией всех частей души. Современная психология все больше признает бессознательные состояния души. Для того чтобы какое-то состояние души было осознано, необходимо, чтобы мы – путем уподобления (assimilation) – вовлекли его в поток нашей личности. Что-то в этом роде и сказал Плотин. Сознание есть тогда способность души к обладанию самой собой» (р. 72–73). Но ведущим для Бергсона является значение симпатии как постижения душой реальности; он называет это и интуицией, говоря, что Плотин «советует нам обратиться к интуиции, чтобы постичь первоначало» (р. 52), а также упоминая о плотиновском учении о «высшей интуиции» (р. 53). В этой трактовке интуиции как симпатии лежат истоки будущего бергсоновского интуитивизма. Хотя Бергсон не может полностью принять учение Плотина и будет впоследствии критиковать его, именно почерпнутое у Плотина вдохновение надолго останется для него источником плодотворных идей.

9 марта 1898 г. в Лондоне умер отец Бергсона. Мать его поселилась в Фолкстоуне вместе со своей незамужней дочерью. Две другие сестры Бергсона, одна из которых была талантливой художницей, вышли замуж и жили своими семьями; один из его братьев стал банковским служащим, другой коммивояжером, третий актером. Мать по-прежнему по заведенной давно традиции каждую среду писала письма сыну в Париж. Бергсон рассказывал позже Ж. Гиттону, что она писала на манер г-жи де Севинье[264] и ее сообщения о событиях повседневной жизни, о новинках литературы свидетельствовали о чувстве юмора и незаурядном уме. Она прожила 98 лет и всегда была в курсе творческих дел сына, прочла почти все его работы (до выхода последней из них, «Двух источников морали и религии», она не дожила).

Мать А. Бергсона, Кэтрин Левинсон.

Портрет выполнен ее дочерью, Мойной Мак-Грегор.

Между тем жизнь шла своим чередом. Лекции, занятия, семейные заботы, общение с друзьями, раздумья… Завершался период fin de siccle, и сорокалетний философ, которому, как и нам, довелось жить на переломе двух столетий (правда, в отличие от нас, не тысячелетий), очевидно, вглядывался в приближавшийся XX век. Не в его привычках было пытаться предугадать будущее, и все же: он уже автор двух книг, довольно благосклонно принятых философским сообществом, но сколько еще не выяснено, не объяснено, Tie сказано!

Почему люди смеются?

В сфере теоретической работы Бергсона произошло в это время событие, о значении которого будут «последствии строить догадки бергсоноведы. На первый взгляд неожиданно философ вернулся к теме, которую рассматривал в одном из публичных выступлений в Клермон-Ферране 15 лет назад, – теме комизма и смеха. В 1899 г. в «Revue de Paris» была опубликована в виде трех статей его книга «Смех»; отдельным изданием она вышла в следующем, 1900 году. В основу этого сочинения легла лекция 1884 г. (правда, она была существенно переработана). Выяснилось, что за прошедшие годы Бергсон не только не утратил интереса к данной проблеме, но, напротив, несколько лет