— В восемнадцатом году, — сказал я, — товарища Сталина из Лондона не было видно, зато товарищ Ленин выглядел гораздо умереннее Троцкого. Да и потом в общей безумной чехарде большевистского ЦК было почти невозможно угадать, кто будущий ферзь, а кого снимут с доски через два хода. К тому моменту, когда товарищ Сталин определился как явный лидер, достать его так же просто, как и Гейдриха, было уже невозможно.

— Ну что же, — сказал Виссарионыч, — ваше мнение понятно. Но вы тут когда объясняли, почему стали двигать вперёд именно Гейдриха, в первую очередь упирали не на умеренность, а на человеколюбие — мол, на это свойство ваш Патрон своих агентов проверяет обязательно.

— Человеколюбие — это основная часть умеренности, — сказал я. — За лесом нужно видеть отдельные ёлки, а за массами живых людей. Всяческие средние подходы тут неприемлемы. Не может быть социалистическим общество, где есть сирые, бедные и несчастные, что всю жизнь трудятся за копейки, мыкаются по общежитиям барачного типа, а потом передают эту нищету по наследству своим детям, которые тоже с самых ранних лет терпят нужду в самом обыкновенном. Ну что хотите делайте, но не может.

— Я вас не понимаю, товарищ Серегин, — спросил Виссарионыч. — К чему вы это сказали?

— Сегодня утром, — сказал я, — из мира семьдесят шестого года ко мне поступили первые пять сотен комсомолок с русско-советским культурным кодом, необходимых мне в качестве воспитательниц и лидеров женских коллективов.

— И что, с этими комсомолками что-то не так? — поинтересовался Виссарионыч.

— Да нет, товарищ Сталин, — ответил я, — с девочками все так, и любого, кто вздумает причинить им зло, я, не колеблясь, выверну наизнанку. Видел один раз, как это делается, и думаю, что на нынешнем уровне развития смогу повторить. Все не так в их прежней жизни — в бытовых условиях, а самое главное, в оскорбительно-пренебрежительном отношении к ним власть предержащих, от самого низкого уровня вроде вахтеров, назначенных держать и не пущать, до разного наезжающего в их сиротские приюты начальства из области и даже из Москвы. И это в то время, когда из каждого утюга звучит «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек». По счастью, наша версия Леонида Ильича по моральным качествам значительно превосходит своего реципиента, поэтому, увидев этих девочек Истинным Взглядом, он взбеленился точно так же, как и я. Но видите ли, товарищ Сталин, первопричина такого безобразия, как мне кажется, лежит не только в падении исполнительской дисциплины на местах и в формальном отношении к своему делу. Классики марксизма называли семью ячейкой общества, негласно подразумевая, что это старое буржуазно-феодальное общество, которое необходимо разрушить до основания. Из этого положения их последователи сделали вывод, что в новом социалистическом обществе семья не нужна будет совсем, отчего в послереволюционные времена по России ходили разговорчики, что большевики хотят обобществить жен. Я знаю, что никаких официальных решений в руководстве партии по этому поводу не принималось, но в нижесредних слоях партийцев, нахватавшихся теории по верхам, такие разговоры наверняка ходили.

— Да, — кивнул советский вождь, — было такое дело. И мы старались пресекать их изо всех сил, ибо в те годы нам не хватало только этого разворошенного осиного гнезда. Но кое-что все равно утекало к нашим врагам и пышно распускалось самой махровой пропагандой. А потом мы поняли, что этот путь ведет в пропасть, и начали разворачивать оглобли в другую сторону. Но к чему вы это говорите?

— А к тому, — сказал я, — что этот разворот у вас начался уже после того, как вы смогли хотя бы в общих чертах побороть господина Троцкого. Вот это точка водораздела. Прежде во главе стремления человечества к справедливому обществу от европейских утопистов и до вполне отечественных Ленина и Троцкого стояли выходцы из состоятельных и прямо таки богатых кругов. Эти люди простой народ как бы любили, но его отдельных представителей, необразованных, диких и местами необузданных, не понимали и боялись. Товарищу Ленину ни в одной из его инкарнаций и в голову бы не пришло пожелать стать Патроном своего Единства. Такие люди относятся к народу с равнодушной отстраненностью, которую называют беспристрастностью, и руководят из тиши своего кремлевского кабинета, стараясь не вникать в реальное положение дел. Зато вместе с товарищем Сталиным к власти пришли люди, в значительной степени происходящие из рядов того самого простого народа, хотя равнодушное отношение к людям никуда не делось. Одни ваши функционеры пришли во власть из тех слоев старого общества, где такое отношение впитывалось с молоком матери, другие набрались подобного от старших товарищей. Присмотритесь вокруг себя, и вы увидите этих людей, в Основном Потоке после вашей смерти ставших главными подельниками Никитки-Волюнтариста. При этом теперь их равнодушие распространялось не только на отдельных людей, но и на страну в целом, отсюда отказ от активной наступательной внешней политики и переход в глухую оборону, а также самый примитивный, бухгалтерский подход к внутренним делам. Мол, значительно дешевле переселить колхозников в центральные усадьбы, превратив их в поселки городского типа, чем прокладывать к каждой деревне дороги с асфальтовым покрытием и тянуть электрические и телефонные провода. А ещё заодно, ради приближения коммунизма, следует отобрать личные приусадебные участки и отправить на бойню принадлежавший колхозникам домашний скот. А потом некоторые удивлялись, что хлеб и мясо теперь надо закупать в Канаде. А как же иначе, если крестьянская, мелкобуржуазная, по Марксу, стихия оказалась уничтожена, личный скот, дававший в стране до половины всех надоев, вырезан, а дальние поля стали зарастать травой, а кое-где и кустами, и коммунизм от этого не приблизился, а отдалился на недосягаемое расстояние.

— Так вы считаете, что нам не нужно бороться с мелкобуржуазной стихией на деревне? — настороженно спросил Виссарионыч. — А то что-то эта ваша программа уж очень сильно напоминает отвергнутую нами бухаринщину — опора на сильного хозяина-кулака и все такое…

— Мелкобуржуазной крестьянская стихия считается только по Марксу, — парировал я, — но это есть некритичный перенос европейских понятий на российскую действительность. Впрочем, Ильич и сам мне признавался, что в крестьянском вопросе он, мягко выражаясь, плавает и считает его вторичным, а потому чисто механически перенес понятия из Европы на российские просторы. Но так это не работает. Русский крестьянский хозяйственный код в принципе не предусматривает эксплуатации соседей по общине, и кулак, основу благосостояния которого составляет как раз буржуазная эксплуатация, в русской деревне оказался явлением чужеродным и враждебным. Недаром же этих людей называли мироедами, а когда вы объявили раскулачивание, то народ набросился на них со всей возможной яростью, сводя кое-где даже и