озирающимся, подходят рослые сержантки-остроухие. Большая часть этих воинствующих девиц присоединилась к нам ещё после Битвы у дороги, и с тех пор они познали главную максиму Серегина «Я — это ты, а ты — это я». Эта истина действует не только по вертикали между Патроном и Верными, но и по горизонтали, в том числе сейчас остроухие воспринимают порученных их попечению девиц как нечто классово близкое и родное. И в самом деле, между питомником для остроухих в одном из содомитянских поселений и сиротским детдомом где-нибудь в депрессивной глубинке принципиальной разницы не просматривается.

Я скольжу взглядом по русым, чернявым, рыжим и блондинстым головам, и вылавливаю из них воспоминания об откормленных тётках из ОБЛОНО и «с самой Москвы» являвшихся в их детдома с проверками, и как перед этими визитами все намывалось и надраивалось, «чтобы был порядок». Кроме этого самого «порядка», проверяющих не интересовало ничего — ни истощенный вид воспитанников, ни их запуганные взгляды, ни толстые морды работниц пищеблока. В некоторых местах ужесточение режима в детдомах доходило до такого уровня, что после отбоя ни мальчикам, ни девочкам нельзя было выйти в туалет, потому что ночная дежурная загоняла их обратно в спальню с криками «ссы в постель». И жаловаться проверяющим по этому поводу было бесполезно, а любой протест заканчивался угрозами «отправить в колонию». И ведь были такие — неудобные, которых отправляли за решетку, навсегда ломая юную жизнь.

В наши времена подобные явления тоже имелись, но только «при Путине» все большие и мелкие начальники по этой части до икоты боялись громкой огласки в прессе и шумихи в интернете, после которой против них ополчалась вся президентская рать. Во времена товарища Сталина огласки в прессе быть не могло по определению, но и безобразий таких не происходило, как свидетельствуют некоторые подопечные Зиночки Басовой, оказавшиеся воспитанниками детдомов. Проверяющие в те времена относились к своему делу серьёзно: вождю советского народа требовались новые люди для построения нового мира, а не будущие воры и проститутки. А вот во времена товарища Брежнева и пресса не смеет задевать неудобных тем, и одряхлевшей системе не надо уже больше ни нового мира, ни новых людей.

Сплавляя сюда проблемный контингент, местные начальники облегченно вздыхают и потирают руки, не понимая, что их проблемы только начинаются. Глядя, как хмурится при взгляде на этих девочек Серегин, выговаривая своё недовольство товарищу Брежневу, я понимаю это более чем определенно. Разгневанный Бич Божий — серьёзное основание заранее застолбить себе на кладбище место под могилу и оплатить лучший некролог. А ведь есть ещё и Ника-Кобра. Сейчас она отсыпается после ночных приключений, но стоит ей прознать о творящихся в том мире безобразиях, и головы, отрубленные во имя женской солидарности, можно будет считать корзинами. И никто ей не указ. Равнодушных тварей, думающих только о себе, Гроза Драконов ненавидит не меньше, чем людоедов-содомитов и германских нацистов. Я это знаю точно, потому что я теперь — это немножечко она. И наоборот.

Тем временем на хорошем русском языке остроухие приглашают своих новых сестер следовать за собой в пустующие дома-казармы (их прошлых обитателей две недели назад Серегин вывел в полевые лагеря в бывшем Царстве Света). А там все как положено при встрече своих: чисто прибранные светлые комнаты, белые хрустящие постели, воздух с приятными запахами Высокого Леса, в комнатах для молодых мам самопокачивающиеся колыбели и предупредительные невидимые слуги, готовые помочь подмыть и перепеленать обкакавшегося малыша. Здесь девочки проведут неделю — освоятся, хоть немного оттают душой, пройдут начальный инструктаж, а некоторые ещё и подправят здоровье в нашем госпитале.

А потом Серегин будет класть подобное к подобному. Беременных девушек назначат курировать бараки с мамочками, находящимися на том же сроке, те, у кого есть малыши, будут работать воспитателями в яслях и детских садах; тех же, кого доля сия пока миновала, направят к девочкам-подросткам, спасенным от превращения в диетическое мясо и вкусную порцию некротики для демона. И вот тогда все нынче несчастные и обиженные будут при деле, пользуясь уважением и начальства в лице Серегина, и своих подопечных, которых им в буквальном смысле предстоит вывести в люди.

Девятьсот пятый день в мире Содома, полдень. Заброшенный город в Высоком Лесу, башня Силы

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский

С того момента, как каюкнулся Гитлер, в Третьем Рейхе произошли просто эпические перемены. Во-первых, ещё до официального закрепления результатов переворота, сразу после объявления о кончине бесноватого, по рядам высокопоставленных функционеров СС и НДСАП валом прокатилась волна самоубийств. Мол, зачем жить, если умер любимый фюрер? А потом по государственному механизму пошли разброд и шатания, тем более, что и на фронте и в тылу по указаниям Франца Гальдера войска массово приносили присягу новому фюреру Рейнхарду Гейдриху. И одновременно то же самое происходило в структурах гестапо и крипо (криминальной полиции), напрямую подчинявшихся Гейдриху как начальнику главного управления имперской безопасности. Когда эта информация дошла до Гиммлера, то ему уже было поздно пить боржом, ибо тот полностью закончился. Для тех, кто опоздал, в баре остался только уксус и сок цикуты.

Гиммлер попытался было броситься в бега в сторону испанской границы, но на одной из железнодорожных станций обычный патрульный шуцман опознал этого человека, после чего уже на следующей станции его арестовали и под конвоем возвернули в Берлин и по личному указанию нового фюрера поместили в тюрьму Моабит. Там один из служителей передал бывшему рейхсфюреру ампулу с цианистым калием, отчего тот скончался ещё до первого допроса. Эту смерть с облегчением воспринял как Рейнхард Гейдрих, так и его временно ушедшие в подполье противники. Для Гейдриха смерть Гиммлера была прямым признанием вины последнего (неважно в чём), а также снимала необходимость ворошить собственное грязное белье. И в то же время противники нового диктатора думали, что раз Гиммлер мертв, то он никого теперь не сможет выдать. Наивные чукотские мальчики… Если мне будет надо, то я солью папе Мюллеру столько компромата, что его хватит, чтобы арестовать всю оставшуюся верхушку Третьего Рейха. Но сразу такое проделывать неинтересно, поэтому пусть птенчики пока думают, что они в безопасности. И, наконец, самое последнее явление. Тихо, не прощаясь, исчез Борман. А вот этого хитрющего персонажа ни арестовать, ни хотя бы опознать не удалось. Сгинул бесследно — как камень, утопший в сортире, без всплеска и иных спецэффектов.

И все это время на Восточном фронте стояла странная тишина. С обеих сторон не действовала авиация и не стреляла артиллерия, и лишь по ночам