Элфрун в своих новых башмаках чувствовала себя странно: походка стала неустойчивой и какой-то незнакомой. Башмаки не застегивались, как обычно, на роговую пуговицу, а крепились к ноге ремешками, которые завязывались на лодыжке. Она не была уверена, что это хороший выбор, но прежняя пара за год износилась полностью. Однако, как бы туго она ни затягивала ремешки, башмаки на пятках все равно болтались, а пальцы должны были судорожно цепляться за подошву при каждом шаге. Ее ступням еще только предстояло придать жесткой коже нужную форму, а скользкая весенняя трава была для этого очень ненадежной поверхностью. Возможно, именно неудобная обувь не нравилась ей больше всего во время весенних и осенних праздников, но ее бабушка настаивала, чтобы на них она выглядела достойно перед соседями.

Да, достойно, и при этом неуклюже шаркать, боясь упасть, сделав лишний шаг.

Чтобы как следует подготовиться к встрече короля и архиепископа, все обитатели Донмута вышли из своих жилищ, едва пасхальное небо начало светлеть на востоке. Сейчас, когда дело уже шло к вечеру, все шатры были установлены, навесы – натянуты, но люди выбились из сил. Каждый год праздник устраивали в одном и том же месте, на плоском участке хорошо просохшей земли рядом с большим дуплистым ясенем, но каждый раз сюда нужно было приходить пораньше, чтобы никто из соседей не занял это место, имеющее массу преимуществ.

Радмер увез самые добротные и красивые шатры с собой в Рим, но Элфрун еще зимой посадила двух женщин вышивать новый навес, и сейчас он смотрелся прекрасно, играя под свежим весенним ветерком желтым и синим цветами на фоне желтых нарциссов, усеявших залитый солнцем зеленый луг. Это немного подняло ей настроение; видит Бог, ей нужно было как-то взбодриться после перебранки, испортившей сегодняшнее утро. Атульф сначала лестью, а затем и угрозами попытался добиться позволения взять Хафока.

– Брось, Элфрун! Как это может ему повредить? Прошлой осенью ты сказала, что, может быть, весной позволишь мне это. Если я возьму Хафока, мы будем достойно выглядеть на скачках…

– Нет. И я тебе ничего такого не обещала. Ты все выдумываешь. – Но действительно ли это так? Может, она, как он утверждает, просто забыла о своем обещании? Нет, это неправда. Похоже, Атульф выдумал всю эту историю, а потом решил стоять на своем, пока она не поверит в это. И все же ей хотелось пойти ему навстречу. – Можешь взять Мару.

Но как только Мару взнуздали, вытерли досуха и накормили, он тут же умчался искать приятелей, с которыми можно было бы посостязаться в верховой езде, борьбе и поучаствовать в этих дурацких играх, где сражаются надутыми мочевыми пузырями свиней и деревянными палками. Ну а она теперь одна должна была следить за подготовкой к празднику.

Будь это прошлой весной, она, обманув Абархильд, участвовала бы с ним по крайней мере в некоторых из этих забав, хмельная от новой компании, от осознания того, что вскоре сможет обследовать оживающие после зимы леса и ручьи. Она с удовольствием вспоминала те безумные скачки на пони. Она тогда обогнала Атульфа, но больше у нее не было возможности так прокатиться. Какие перемены произошли всего за один год!

Пока все эти мысли в очередной раз проносились у нее в голове, она увидела, как из не очень ярко раскрашенного шатра вынырнул ее дядя и потянулся, явно радуясь весеннему солнышку. Донмутский монастырь и поместье всегда разбивали свои лагеря рядом, хотя большинство монастырского люда из больших и малых церковных общин обычно ставили свои палатки примерно в полумиле к югу отсюда, рядом с поместьем архиепископа в Шерберне. Но, несмотря на сложившуюся традицию, Элфрун хотелось, чтобы шатры донмутского монастыря стояли подальше от них. Она быстро отвела взгляд, но было уже поздно. Ингельд заметил ее и с улыбкой направился прямиком к ней.

– А, моя маленькая племянница! Как у тебя идут дела этим благословенным утром?

– Отец аббат. – У нее не нашлось улыбки ему в ответ. Она злилась на Атульфа, и это в какой-то степени переносилось и на его отца. А еще она до сих пор была раздосадована из-за того, что Фредегар отказался учить ее латыни. К тому же, вспоминая случайно подслушанный разговор, она краснела и чувствовала себя неловко.

Он удивленно поднял бровь:

– Почему у тебя такое мрачное лицо? Может, я чем-то обидел тебя?

Да, обидел, но сказать ему об этом она не могла ни при каких обстоятельствах. Поэтому она произнесла первое, что пришло ей в голову:

– А почему вы поставили свой шатер рядом с нами, а не с представителями других монастырей?

– Что? Почему это вообще тебя занимает? Мы всегда делали именно так.

– И посмотрите на себя! – Она вдруг почувствовала, что голос ее взвивается чуть ли не до визга. – Да никто не признает в вас священника! А тонзура? У вас ее нет…

– Ну да. – Он провел рукой по своим густым каштановым волосам. – Я планирую выбрить ее, прежде чем прибудет архиепископ со своей свитой.

– А ваше одеяние… А Буря вообще стала самой худой лошадью в конюшне моего отца… И еще…

Чтобы остановить поток ее слов, он схватил ее за запястье.

– Я предполагал, что ты готова налететь на меня. Кто бы мог подумать? Маленькая коричневая птаха наконец вспомнила про свой клюв и когти. – Он отстранил ее на расстояние вытянутой руки и окинул оценивающим взглядом. – Я считал тебя воробышком, но ты настоящий сокол! И я рад этому.

Разозлившись, она вырвала руку.

– Не смейтесь надо мной! Я сейчас хозяйка в Донмуте, и я должна блюсти нашу честь.

– Я не смеюсь. Я впечатлен.

Но она уловила глубокую, как будто золотистую нотку в его голосе, напоминавшую отсвет луча солнца в кружке эля, и поняла, что это ложь – по крайней мере частично. И что, несмотря на всю ее злость, ей удалось произвести на него впечатление, а не просто удивить.

– А что касается моего одеяния… Элфрун, не думала же ты, что я оденусь, как нищий? Что, в таком случае честь Донмута не пострадала бы? Или, может быть, ты полагала, что я буду идти пешком по грязной и пыльной дороге, облачившись, как для мессы? – Он вздохнул. – Все шелковые, расшитые золотом одеяния, которые мне понадобятся, находятся в моем сундуке, и можно не сомневаться, что, пока мы с тобой тут разговариваем, молодчина Хихред уже разглаживает на них складки. Так что перестань брюзжать. – Он похлопал ее по руке. – Наконец-то ярко светит солнце. Зима была долгой и мерзкой. Давай, моя маленькая племянница, сосчитай все дарованные тебе благословения, а потом иди и воспользуйся хоть частью из них.

Она гордо выпрямилась и, запахнув отцовский плащ, бросила на Ингельда испепеляющий взгляд; на этот раз он действительно рассмеялся.

– Извини! Прости меня, Элфрун, но тот, кто не видел тебя сейчас, никогда не поверил бы мне, что ты настолько похожа на свою бабушку! – Он понизил голос, и ей пришлось податься вперед, чтобы расслышать его слова. – Она пытается переделать меня, как и твой дорогой отец – а теперь еще и ты. Только взгляни на себя! Ты была таким живым, жизнерадостным ребенком! – Не сводя с нее глаз и продолжая улыбаться, он покачал головой. – С чего ты взяла, что тебе удастся преуспеть там, где они вдвоем раз за разом терпели неудачу?