Атульф вытащил меч из ножен. У него не было времени отнести его кузнецу на перешлифовку, но он вернул ему блеск с помощью песка и использовал оселок Видиа, чтобы сточить небольшие забоины на кромке лезвия; к тому же сейчас был не тот момент, чтобы сокрушаться по поводу того, что осталось несделанным. Ремень и ножны он отбросил в сторону.

– Тогда иди сюда. И я покажу тебе, какими могут быть эти голодающие из Донмута.

Аддан быстро посмотрел через плечо, и тут Атульф сообразил, что, во-первых, тот был без оружия, а во-вторых, – что он струсил. Приободрившись, он шагнул вперед, сделав резкий выпад мечом, и Аддан дернулся.

– Танкрад! Дене! – жалобно окликнул он товарищей.

Однако те остались стоять на месте.

– А где же твой меч, Аддан? – Атульф сделал еще один шаг к нему. – Тебе нужно было оставаться настороже и не бросать его. Неужели ты не учуял приближение схватки? Так что же ты за воин после того? – Он перехватил меч, понимая, что не сделает этого: деревянную рукоять, отполированную ладонями давно умерших прежних его хозяев, могут не удержать скользкие от жира пальцы. – А теперь мой меч выглядит не такой уж бесполезной штукой, не так ли?

Наверное, плохо соображая, что делает, Аддан стал пятиться, пока не наткнулся спиной на толстый ствол ясеня, после чего медленно поднял руки на уровень плеч.

Атульф направил острие меча в грудь Аддану. Едва сдерживая улыбку, он вспомнил свою стычку с Элфрун в кладовой зала.

– Хоть ты и с бородой, но качеств настоящего мужчины у тебя вдвое меньше, чем у моей кузины Элфрун.

– Все, довольно! – крикнул Танкрад, и только теперь Атульф заметил, что тот положил руку на плечо Дене, сдерживая его. – Нечего демонстрировать свою доблесть перед безоружным, Атульф. Мы оценили и поняли тебя. Все мы. – Уголок его губ слегка изогнулся в намеке на улыбку. – А ты, Аддан, дурак. – Он раздраженно махнул рукой. – Думаю, выступим в полночь. А пока позаботьтесь о своих лошадях и поспите немного. Атульф, хочешь первым заступить в дозор?

Одни предложения, никаких приказов.

Атульф решил, что с этим можно согласиться, не теряя своего лица. В любом случае спать бы он не стал – только не в такой компании! Он сунул меч в ножны и прицепил его к поясу, чтобы он был под рукой; вглядываясь в сгущающиеся сумерки, он был настороже, понимая, что Аддан захочет отомстить ему. По небу плыли редкие высокие облака, а на западе сквозь темную решетку ветвей деревьев пробивался свет убывающей луны. Ночь была наполнена шуршанием и хрустом. Время от времени Атульф слышал хриплый лай лисы, фырканье и стук копыт пасущихся лошадей, топчущихся на месте. Насколько он мог понять, все его спутники крепко спали; наконец по расположению звезд на небе он определил, что уже наступила полночь.

Он испытывал острое возбуждение, когда они на своих лошадях с обмотанными тряпками копытами неслышно спустились на пастбище, когда выбрали четырех подходящих коров, когда ринулись к ним и погнали их вверх по склону, несмотря на их отчаянное мычание. А спавшие мальчишки, которые должны были охранять стадо, только вскакивали в панике на ноги. Таким же радостным трепетом он был охвачен, когда ехал сзади, охраняя их ничего не понимающие трофеи; все коровы, как он подозревал, были стельными. Как же он был горд собой, когда, выбрав добычу – темно-коричневую корову с длинными рогами, пригнал ее во двор, и все это на глазах у женщин и детей, высыпавших из своих домов, чтобы поглазеть, поахать и поудивляться.

Но ничто – ничто – из всего этого не могло сравниться с тем удовольствием, которое он испытал, когда Аддан шагнул назад, когда уголки рта его испуганно поползли вниз, а трясущиеся руки поднялись на высоту плеч в защищающемся и успокаивающем жесте. Атульф поймал себя на том, что невольно улыбается, вспоминая эту картину. Плотно сжав губы, он смотрел, как три его спутника окружили оставшихся коров и погнали их в Иллингхэм.

Танкрад поймал его взгляд и на прощанье поднял руку.

Атульф ответил на его приветствие и задумчиво посмотрел ему вслед. Танкрад считал себя господином, считал, что может вести за собой людей, потому что они его любят. Однако страх может оказаться гораздо более действенным оружием, чем любовь.

Летопись, скрипторий Йоркского кафедрального собора

Апрель 860 года. Страстная суббота

– Мы уж думали, что ты занялся чем-то другим. – Библиотекарь, близоруко щурясь, взглянул на стопку пергамента. – Его сунули куда-то сюда, в стопку забракованных листов, чтобы потом поскоблить его, но пока этого, по-моему, никто не сделал.

– Я вижу его, он слегка высовывается из стопки.

Летописец не особо переживал бы, даже если бы тот тщательно подготовленный лист действительно был утрачен. Но он лежал чуть ли не на самом верху покосившейся стопки, уже сложенный, как будто его подготовили к обрезке. А раз уж он вспомнил о нем, раз уж удосужился прийти в тихий скрипторий и задать этот вопрос и раз уж лист нашелся, то можно немного и поработать.

– Ты не можешь рассчитывать, что на твоем рабочем столе никто ничего не будет трогать, – проворчал библиотекарь. – Тем более что появляешься ты здесь раз в два месяца.

– Я и не ожидал этого.

Старик немного смягчился:

– Знаешь, по тебе тут скучают.

Летописец рассмеялся, и библиотекаря это возмутило. Этот старик научил летописца писать и подготавливать пергамент. Гонял его по кожевне, грозя бросить в вонючий чан, чтобы у него у самого продубилась кожа, если он не одумается и не станет вести себя как должно. С тех пор прошла целая вечность, но за этим все равно всегда чувствовалась скрытая любовь.

– И что же ты запечатлеешь?

Летописец пожал плечами:

– Смерти королей. Сражения. Великий синод. Нового Папу. – Он развел руками. – Всегда есть что-то новое, но все повторяется. Большой разницы нет.

– Я прослежу, чтобы подобное больше не повторилось, – сказал библиотекарь. – Оставляй все здесь, и никто ничего не тронет.

Дверь медленно затворилась за ним. Действительно ли прошел год с тех пор, как у него возникла идея вести летопись? Теперь эта идея казалась ему грандиозной: он уже и сам удивлялся, как у него хватило дерзости взяться за это. Да кто он такой, чтобы определять важность событий и описывать те или иные своим маленьким пером?

В тот год женские груди напоминали мне холмы из взбитых сливок, увенчанные клубникой, и они так побуждали меня к действию, что не передать словами. В тот год я вторгался в чужие поля и леса, охотясь там на чужую дичь. В тот год я потерял свою душу, но затем вновь обрел ее.

Летописец посмотрел на написанное пером и покачал головой. Эти секреты можно было нашептывать девушке во мраке теплой летней ночи или же доверительно переливать из уст кающегося в ухо исповедника. А в хрониках нет места такого рода подробностям. Подобное можно было бы записать для ангела, но не для глаз смертных. Чернила на странице высыхали, становясь матовыми. На миг он подумал о том, чтобы взять нож и начать усердно скоблить пергамент, удаляя слова, пока от них не останется ни малейшего, даже самого малозаметного следа. И потом он снова возьмется за перо и напишет о том, что произошло на самом деле.