— Довольствоваться тем, что дала тебе природа, это… этопросто глупо! Да и в обществе этого не поймут! Вот Элис исписывает целыестраницы умными словами о сексе, но скажите мне, часто ли мужчины предлагают ейотправиться на выходные в Брайтон? Одни умные слова, работа, социальноеобеспечение трудящихся, забота о будущем. Все это замечательно и достойнопохвал, но, скажите мне, разве это весело? И взгляните, каким унылым этимолодые люди сделали мир! Сплошные правила и запреты! В мое время былопо-другому.

— Кстати, мадам, как поживает ваш сын? — Пуароедва не сказал «Малыш», но во время вспомнил, что прошло двадцать лет.

Лицо графини осветила нежная материнская улыбка.

— Мой ангелочек! Огромный, плечистый, красивый!

Он сейчас в Америке. Строит там мосты, банки, гостиницы,магазины, железные дороги — все, что их американской душе угодно!

— Так он что, инженер? — с некоторым недоумениемспросил Пуаро. — Или архитектор?

— Какая разница? — отмахнулась графиня. —Главное, он душка! Думает только о стальных балках, механизмах и каком-тонапряжении, словом, о вещах, в которых я никогда ничего не понимала. Но мы, каки прежде, обожаем друг друга. И ради него я обожаю малютку Элис. Я не сказала?Они обручены. Встретились не то на самолете, не то на пароходе, а может впоезде и, пока говорили о социальной защите трудящихся, по уши влюбились друг вдруга. Так что, когда она приезжает в Лондон, тут же идет ко мне, а я прижимаю еек сердцу, — графиня сложила руки на внушительной груди, — и говорю:«Вы с Ники любите друг друга, значит, и я тебя люблю, но зачем же ты все времясюда приезжаешь?» Она начинает лепетать что-то про книгу, которую пишет, и просвою карьеру. Признаться, я этого не понимаю, но я всегда говорила, что нужнобыть терпимой. А как вам нравится, друг мой, — добавила она на одномдыхании, — то, что я тут накрутила?

— Просто замечательно, — одобрительно огляделсяПуаро. — Все очень chic[77].

Клуб был полон, и чувствовалось, что людям здесь приятнонаходиться. Среди посетителей были и томные пары в вечерних туалетах, ибогемные юноши в вельветовых брюках, и солидные джентльмены при галстуках;одетые в костюмы чертей оркестранты наяривали что-то сладострастное. Сомненийне было: в «Преисподней» понимали толк в удовольствиях.

— Мы тут каждому рады, — сказала графиня. —Так ведь оно и должно быть, правда? Двери ада открыты для всех…

— Кроме бедняков, пожалуй? — предположил Пуаро.

— Нас же учат, что богатому трудно попасть в ЦарствиеНебесное, — засмеялась графиня, — так пусть у них хоть в аду будетпреимущество.

К столику возвратились профессор и Элис. Графиня поднялась.

— Мне надо поговорить с Аристидом.

Она обменялась парой фраз с метрдотелем, этаким сухопарымМефистофелем, и пошла от стола к столу, беседуя с посетителями.

— Она личность, не правда ли? Это сразучувствуется, — заметил профессор, утирая лоб и потягивая вино из бокала.

Вскоре он извинился и отправился поговорить с кем-то засоседним столиком. Оставшись наедине с суровой Элис, Пуаро почувствовал некоторуюнеловкость. При ближайшем рассмотрении девушка оказалась весьма миловидной, ноПуаро в ее присутствии все равно было решительно не по себе; уж очень холоденбыл взгляд ее голубых глаз.

— Я даже не знаю вашей фамилии, — промямлил он.

— Каннингэм. Доктор Элис Каннингэм. Насколько японимаю, вы с Верой были когда-то знакомы?

— Да, лет двадцать назад.

— Я нахожу ее весьма любопытным объектом дляизучения, — сказала доктор Элис Каннингэм. — Естественно, она менязанимает прежде всего как мать человека, за которого я собираюсь замуж, но уменя к ней есть и чисто профессиональный интерес.

— Вот как?

— Да. Я пишу книгу о психологии преступников и нахожуночную жизнь этого заведения весьма поучительной.

Сюда регулярно заходят всякие криминальные личности, и с некоторымииз них мне удалось побеседовать об их детстве. Вы, конечно, знаете, что у Верытоже имеются преступные наклонности — я имею в виду ее склонность к воровству?

— Ну да.., мне об этом известно, — согласилсяслегка ошарашенный Пуаро.

— Я лично называю это сорочьим комплексом. Понимаете,она всегда крадет блестящие предметы. Только драгоценности, никаких денег. Ядумаю, что в детстве с ней слишком нянчились и во всем потакали, но — чересчуроберегали.

Жизнь у нее была невыразимо скучной — скучной и слишкомблагополучной. А ее натура требовала драматических ситуаций, ей хотелосьпознать страдание, справедливую расплату.

В этом корень ее пороков. Ей хочется быть значительной,заставить говорить о себе, пусть через наказание.

— Вряд ли жизнь представительницы ancien re gime[78] в России во время революции была такой уж благополучной искучной, — возразил Пуаро.

В голубых глазах мисс Каннингэм мелькнула легкая усмешка.

— Ах, представительницы дворянства… — протянулаона. — Это она вам сказала?

— Она аристократка до мозга костей, —непререкаемым тоном заявил Пуаро, гоня от себя беспокойные воспоминания о том,как в рассказах графини о ее детстве и юности концы никогда не сходились сконцами.

— Человек верит тому, чему хочет верить, —заметила мисс Каннингэм, смерив его профессиональным взглядом.

Пуаро запаниковал, почувствовав, что еще немного — и емутоже поставят диагноз и определят его комплекс. Он решил предпринять ответнуюатаку. Общение с графиней нравилось ему, в том числе и из-за ееаристократического происхождения, и не мог он позволить этой очкастой девчонкес глазами цвета крыжовенного киселя и ученой степенью испортить ему всеудовольствие!

— Знаете, что мне кажется удивительным? — спросилон.

Признать вслух, что чего-то не знает, Элис Каннингэм немогла. Вместо этого она приняла вид скучающий, но снисходительный.