Положив трубку, она вновь приготовилась печатать.

Лицо ее выражало едва заметное нетерпение. Поручение она выполнила,так нельзя ли дать ей наконец возможность вернуться к прерванной работе,казалось, говорил ее взгляд.

Но Пуаро требовались разъяснения.

— Что же это, в конце концов, за «Преисподняя»? —спросил он.

Мисс Лемон слегка удивилась.

— Вы разве не знаете, мосье Пуаро? Это ночной клуб,совсем новый и очень модный. Там заправляет, кажется, какая-то русская. Я могуоформить вам членство хоть сегодня.

Заявив это, она с демонстративным видом начала с пулеметнойскоростью строчить на своей машинке.

Ровно в одиннадцать часов вечера Эркюль Пуаро вошел в дверь,над которой горели поочередно неоновые буквы названия — видимо, чтобы никого нешокировать. У дверей джентльмен в красном фраке принял у него пальто и указална ведущие вниз широкие пологие ступени.

На каждой из ступеней была написана приличествующая случаюфраза.

На первой:

«Я хотел как лучше…»

На второй:

«Покончи с прошлым и начни новую жизнь…»

На третьей:

«Я могу это бросить в любой момент…»

— Благие намерения, мостящие дорогу в ад, —одобрительно пробурчал Пуаро. — C'est bien imagine, ca![75]

Он спустился вниз. Там был водоем с красными лилиями. Черезнего был перекинут мост в виде судна, по которому он перешел на другую сторону.

Слева от него в чем-то вроде мраморного грота сидел самыйогромный, самый безобразный и самый черный пес из всех, каких Пуаро когда-либовидел. Пуаро понадеялся, что это всего лишь чучело. Но пес тут же повернулсвирепую уродливую голову и из утробы его черного поджарого тела раздалсярокочущий рык, от которого кровь стыла в жилах.

Только тут Пуаро заметил декоративную корзинку с круглымисобачьими галетами и надписью «Подачка Церберу».

На нее-то и был устремлен взгляд пса.

Снова послышался рокочущий рык. Пуаро достал из корзинкигалету и бросил псу.

Разверзлась огромная красная пасть, щелкнули челюсти —Цербер принял подачку! Пуаро проследовал к распахнутой двери.

Зал оказался не таким уж большим. В глубине стояли столики,в центре оставалось пространство для танцев. Горели красные лампы, стеныукрашали фрески, а в дальнем конце размещалась большая жаровня, у которойсвященнодействовали рогатые и хвостатые черти — так были наряжены повара.

Едва Пуаро успел все это рассмотреть, как графиня ВераРосакова, ослепительная в алом вечернем платье, с чисто русскойнепосредственностью кинулась ему навстречу с распростертыми объятиями.

— Вы пришли! Дорогой мой, милый мой друг! Как я радаснова видеть вас! После стольких лет.., кстати, скольких именно? Хотя нет, обэтом лучше говорить не будем…

Мне кажется, все это было только вчера. Вы не изменились —нисколечко не изменились!

— Вы тоже, chore ami[76], —воскликнул Пуаро, склоняясь над ее рукой.

Тем не менее он сознавал, двадцать лет есть двадцать лет…Сейчас когда-то роскошную графиню Росакову можно было без большой натяжкиназвать развалиной, но развалиной весьма эффектной. Кипучая энергия и умениенаслаждаться жизнью все так же бурлили в ней, а уж в том, как польститьмужчине, ей поистине не было равных.

Графиня увлекла Пуаро к столику, за которым сидели двое.

— Мой друг, мой знаменитый друг Эркюль Пуаро, —отрекомендовала она гостя. — Тот самый, гроза злоумышленников! Было время,я и сама его побаивалась, но теперь.., теперь я веду самую что ни на естьдобродетельную, скучнейшую жизнь. Ведь так?

— Не отчаивайтесь, графиня, — отозвался высокий ихудой пожилой мужчина.

— Это сам профессор Лискерд, — представила егографиня. — Он все знает о прошлом и подсказал мне многое из того, чтоздесь изображено.

Великий археолог едва приметно содрогнулся.

— Знал бы я, что вы собираетесь сотворить, —пробормотал он. — Это же что-то несусветное!

Пуаро повнимательнее вгляделся в настенные росписи. Прямоперед ним Орфей дирижировал джаз-бандом, а Эвридика с надеждой смотрела всторону жаровни. На противоположной стене Исида и Осирис, видимо, вывозили египетскийподземный бомонд на увеселительную прогулку по реке. На третьей стенежизнерадостные девицы и юноши наслаждались совместным купанием — в чем матьродила.

— Страна юности, — объяснила графиня и добавила,завершая представление:

— А это моя маленькая Элис.

Пуаро поклонился сидевшей за тем же столиком сурового видадевушке, в клетчатом жакете с юбкой и очках в роговой оправе.

— Умна необычайно, — сказала графиня. —Дипломированный психолог и знает, отчего душевнобольные становятсядушевнобольными. Думаете, оттого, что психи?

Ничего подобного. Там куча разных других причин. Мне это, поправде говоря, странно.

Девушка по имени Элис любезно, но несколько высокомерноулыбнулась, и тоном, не допускающим возражений, спросила профессора, не хочетли он потанцевать.

Тот был польщен, но растерян.

— Милая леди, боюсь, что, кроме вальса, я ни на что неспособен.

— Это и есть вальс, — терпеливо сказала Элис.

Они пошли танцевать, однако получалось у них не слишкомизящно.

Графиня вздохнула и пробормотала как бы в ответ насобственные мысли:

— И ведь нельзя сказать, что она так уж некрасива…

— Она не умеет использовать собственныевозможности, — рассудил Пуаро.

— Откровенно говоря, — воскликнула графиня, —я нынешнюю молодежь не понимаю. Они даже не стараются понравиться, а нужно-товсего-навсего, как я делала в молодости, подобрать цвета, которые тебе идут,подложить плечики, потуже затянуть корсет, чуть подкрасить волосы, придав болеевыигрышный оттенок…

С этими словами она отбросила со лба пышные тициановскиепряди. Уж она-то, бесспорно, старалась нравиться, до сих пор старалась, и ещекак старалась!