– Петенька, – капризно оттопырила я нижнюю губку, – вывсегда держите приходящих к вам в гости дам на пороге? Понимаю, конечно, что незаинтересовала вас как женщина, но надо же и приличия соблюсти? Даже кофе непредложили!

Зайцев опять широко улыбнулся:

– Только-только хотел спросить, что предпочитаете, чай или…

– Кофе, – докончила я, – черный, без сахара, с лимоном,естественно, не растворимый, лучше всего стопроцентную арабику, желательно«Лавацца д’Оро», знаете эту фирму?

Зайцев хмыкнул, и мы прошли на кухню. Сразу стало понятно,что он живет один, вернее, что не женат. Его кухня больше походила на бар.Вместо обычного стола, вроде того, за которым удобно устраивается наша семья,тут имелась доска на одной толстой ноге. Сидеть предлагалось на высокихтабуреточках с плетеными сиденьями. Петр с его ростом преспокойно оседлал этотмалокомфортабельный стул, я же еле-еле вскарабкалась. Плита быладвухконфорочная. У нас в Ложкине горелок шесть, и то их Катерине частенько нехватает. Вдоль стены размещались разнообразные электробытовые приборы:кофеварка, тостер, СВЧ-печка. Но никаких кухонных комбайнов или вафельниц я неприметила.

Кофе Петр сварил почти приличный, во всяком случае, егоможно было проглотить.

– Так в чем проблема? – поинтересовался он, вытаскиваясигареты. – Разрешите?

– Конечно, сама курю. Пора представиться, Даша Васильева, тасамая, понимаете?

– Нет, – честно ответил Зайцев, – пока не слишком.

– Да ну? – надула я губки. – Неужели? Даша Васильева, тасамая, одна из богатейших женщин Москвы, обо мне столько говорят…

– Извините, – развел руками Петя, – не слышал.

– Вы позвоните Лене Ригель, – посоветовала я, – да спроситеобо мне.

– Зачем? Я и так вижу, кто передо мной.

– О-о, очень мило, – старательно изображала я глуповатуютетку из среды «новых русских». – Дело вот в чем.

Я хочу сделать подарок своему другу. Он – страстныйколлекционер произведений Фаберже, собирает давно самые разнообразные вещи:пепельницы, подсвечники, шкатулки и так далее. Просто мечтает найти пасхальноеяйцо, но вот беда: никак оно ему не попадается. Вот и хочу обрадовать дорогогочеловека, купить ему вожделенную игрушечку. За любые деньги!

– Прямо-таки за любые? – усмехнулся Петр.

– Да, – твердо сказала я, – мне для Пусика ничего не жаль.Заплачу столько, сколько скажете, двести, триста тысяч…

– Дорогая моя, – усмехнулся Зайцев, – десять тысяч долларов– это не та цена, за которую можно приобрести раритет работы великого Фаберже.Вы, наверное, не очень хорошо разбираетесь в этом вопросе. Ювелир имелмастерские, он выпускал массу вещей: пепельницы, портсигары, монетницы,шкатулки, кольца, броши, и на всех стоит клеймо Фаберже. Но это не значит, чтоон сам делал эти штучки. Вот, смотрите.

Зайцев открыл ящик и вытащил прехорошенькую серебрянуюкорзиночку с витой ручкой. Край изделия украшало кружево. Я потрогала егопальцем, ну надо же, полное впечатление, что это ткань, а на самом деле металл.

– Глядите, – Петр перевернул вещичку, – данная конфетницасделана в мастерских Фаберже, клеймо это подтверждает. Но рядом стоит еще одноклеймо.

– А это что такое? – заинтересовалась я.

– Фаберже разрешал лучшим мастерам ставить именное клеймо.Таких умельцев было мало, можно по пальцам перечесть. Эту конфетницу создалодин из его ведущих ювелиров. Отсюда и цена вещи. Те, что шли на потоке,выходили из рук рядовых работников. Безусловно, хорошие, качественные вещи, ностоят не так уж и дорого. Это не были уникумы. До революции мастерские Фабержеработали активно, и у многих имелась посуда или украшения с маркой ювелира.Вещи с личным клеймом мастера встречаются реже, естественно, они намногодороже. И уж совсем бесценными являются произведения самого мэтра. Тут ценоваяпланка взлетает просто на недосягаемую высоту. А вы хотите купить яйцо задесять тысяч долларов, но…

– Я разве называла эту сумму?

Зайцев повертел пустую чашку.

– Сказали же триста тысяч…

– Но не рублей же, дорогой мой!

Петр уставился на меня хитрыми глазами.

– Понимаете, – неслась я дальше в своем вранье, – не такдавно Юрочка Рыков, есть такой богатый человек, владелец крупного учебногозведения, показал мне свою семейную реликвию: пасхальное яйцо от «Фаберже». Ужне знаю, сам ли мастер делал его или кто из подручных. Лично я до нашегосегодняшнего разговора считала, что знаменитый Фаберже работал один, сам посебе.

– Многие так думают, – улыбнулся Зайцев, – приносят мнеукрашения и страшно расстраиваются, когда даю им не очень высокую цену.Начинают объяснять: у меня «Фаберже»…

– Так вот, – бесцеремонно прервала я его, – Юрочкадемонстрировал яйцо, замечательной красоты штука, сверху урашена двенадцатьюкамушками, одиннадцать изумрудиков и один сапфир. Вот его очень хочется, но,сами понимаете, несмотря на близкое знакомство, никаких разговоров с Юрочкой явести не стану. Лена Ригель утверждает, что вы можете все. Достаньте мне именноэто яйцо, заплачу любую сумму. Понятно? Любую. Считайте это прихотью. Но, еслиесть деньги, отчего не побаловать себя?

Зайцев протянул:

– Значит, наверху одиннадцать изумрудиков и сапфир…

– Точно!

– А принадлежит оно Юрию Рыкову?

– Верно.

– Что ж, – вздохнул Зайцев, – попробую сегодня разузнать,что к чему, и свяжусь с вами. Дайте номер вашего телефона.

– О нет-нет, сама позвоню.

– Пожалуйста, – пожал плечами Петр, – завтра, после семивечера. Но, надеюсь, вы понимаете, что гарантировать ничего не могу.

– Естественно, – согласилась я и потрогала чашку с кофе.

Кажется, достаточно остыл, не хочется обжечься.

– Конечно, – продолжала я, аккуратно поднимая чашечку, –вам… о-о-о-о… Боже, пролила ваш идиотский кофе, прямо на брюки. Ну что выстоите, как болван? Видите же, мне горячо, еще и пятно останется. Несите скорейкусок мыла из ванной, живей!

Петр вышел. В ту же секунду я быстро прилепила «жучок» кднищу телефонного аппарата. Зайцев вернулся, неся розовый брикетик.

– Это что? – возмутилась я.

– Вы же сами просили мыло!