хотелось пить. Детская люлька висела у печки. Громко плакал ребенок… Или новые видения пришли к Яркову?

Наутро Сталина запланировала идти в горы. Герхард сказал, что от гангрены Костю спасет мох. Его надо заваривать и прикладывать к ране. Сильнейший природный антибиотик. По-научному – цетрария. Мох особенный, он похож на морские водоросли. Называют мох ирландским. Растет по расщелинам скал. А вообще-то он из породы лишайников.

Кауфман показал Сталине картинку в потрепанном справочнике «Растительность Верхне-Буреинского района».

Сталина вспомнила, что в детстве у нее был аквариум. С отцом они запустили туда рыбок. Гуппи сразу же спрятались в мелкочешуйчайтых водорослях, растущих на дне. Она примерно знала, какой мох надо было собрать, чтобы спасти Костю.

Ночью он стонал и метался на нарах, все время просил пить. Сталина вставала, кутаясь в шаль, подносила к потрескавшимся губам Кости кружку с водой. Герхард отворачивался к стене и громко вздыхал. Костя так и не пришел в себя. Кучум спал у дверей, спрятав нос в шерсть. Когда хозяин избушки вздыхал особенно громко, он поднимал голову и тихо рычал. Словно предупреждал о чем-то странного человека, до синевы выбритого, в круглых очках, который встретил их на улице. С двустволкой наперевес.

Сам Кауфман остался дома. Ему предстояло напилить досточек для шины. В хозяйстве станции недавно появилась небольшая циркулярка. И даже был свой генератор-американец. Мерзлотную станцию постарались оборудовать всем необходимым в тайге. Вот поэтому вечером в их окне теплился свет.

По тропинке, протаявшей в снегу, Сталина обогнула поселок и пошла мимо поляны, забирая вправо, к просеке. На поляне, из-под корки совсем уже тонкого наста, торчали затеси, похожие на реперные колышки, которые изыскатели ставят на трассах. На некотоых еще сохранились цифры, они, казалось, въелись в дерево. 2384, 3572… Имен и фамилий не было. Здесь хоронили заключенных. Они гибли от морозов и болезней, от постоянного недоедания, от непосильной работы на проходке в штольнях и на лесоповале.

Кого-то убивали при попытке к бегству. Кто-то был раздавлен обвалившейся породой или утонул в хлынувших в тоннель подземных водах. Мест захоронения зэков на Дуссе-Алине было несколько. И на южном склоне сопки, и в распадке. Но у просеки – самое большое. Поляна, кажется, раскинулась до горизонта.

Чем выше в гору поднималась Сталина, тем сильнее дул ветер и тем ярче светило солнце в глаза. Нагретые камни уже обнажились, и Сталина очень быстро нашла нужный мох. Цетрарию. Она ни о чем не думала. Не вспоминала их с Костей ночь любви.

Ни своего ареста.

Ни мук с младенцем-сыном в лагере.

Она просто собирала в холщовую торбочку целебный мох, который должен спасти отца ее сына. Скоро она согрелась от работы, распустила узел клетчатой шали, по-бабьи завязанной на спине, и присела на плоский и теплый валун. С розовыми вкраплениями. И тут она заметила цветок, похожий на эдельвейс, притаившийся в расщелине. Кругом еще лежали островки снега, да и ветер задувал ледяной, а цветок уже вылез и робко прятался за камень.

– Откуда ты? – прошептала Сталина и тронула пальцами лепестки.

От подножия сопки раздался скрежет и визг.

Кауфман включил циркулярку. В горах звук пилы, усиленный эхом, напоминал не то плач, не то крик. Как будто выли тысячи людей, похороненных у подножия сопки. Или скрежетали зубами.

Сталина вспомнила. Точно так же кричали матери в лагерном пункте Хуры (поселок назывался Акур), когда в 1947 году по зоне прошел слух, что новорожденных детей у зэчек отберут. А сам лагпункт расформируют.

Сталина тогда только родила Егорку. Ему было три или четыре месяца.

Сталина легла на камень, прижалась к нему всем телом, закрыла уши ладонями, чтобы не слышать страшного воя пилы.

Ничего уже нельзя поделать…

Ничего!

Костя вернулся!

Никогда она не любила Кауфмана.

Он просто спас ее и сына-малыша от смерти. И вот Костя вернулся.

И ничего она не сможет с собой поделать.

Новые испытания приготовила ей судьба.

Тяжелый и плоский, серо-розовый валун отдавал ей свое тепло.

А из долины, где уже пробивала талый лед бесноватая река Чёрт, доносились рыдания и стоны зэков.

Затемнение. Флешбэк

Лагерный пункт Акур. Весна 1947 года

Сталина Говердовская грудью кормит ребенка. Мальчик почти лысенький, с жидкими вьющимися волосиками. Сталина по-прежнему белокурая. Только мы уже замечаем серебристые нити в ее голове. А мальчик черненький. В отца, наверное. Ребенку месяца три. А может, четыре. Сталина в офицерской гимнастерке, той самой, в которой и была арестована. Края рукавов и воротничка уже замахрились. Потрепанная юбчонка, кирзовые стоптанные сапоги. Офицерские у нее давно отобрали уголовницы-марухи. Поверх гимнастерки на плечи наброшена вязаная кофта, какая-то на вид несуразная. История появления у зэчек этих самовязаных кофт такова. Рядом расположен лагерь японских военнопленных. У японцев сохранилось хорошее нательное белье. Шерстяные рубахи и кальсоны. Зэчки бегают к ним на свидания. Японцы расплачиваются за любовные утехи своими ценными кальсонами. Женщины кальсоны распускают на нитки.

Вяжут себе кофты, а своим детям комбинезончики.

Барак, в котором сейчас происходят события, особенный. В нем содержатся маленькие дети. Они еще не зэки, конечно. Потому что очень маленькие. Но обязательно ими станут. Другой судьбы у них нет. Кто-то родился в тюрьме. Или на этапе. Кого-то вместе с матерью, изменницей родины или воровкой, отправили в неволю. Кто-то понес уже в лагере, от охранника… В проходах между нарами детские ясельки. Странное гуканье стоит в бараке. Оно доносится из кроваток. Дети в лагерных приемниках долго не могут научиться говорить. До четырех лет они гукают и тревожно воркуют, как голуби. По проходам снуют неопрятные тетки – няньки, набранные из числа лагерных старух. Няньки не любят детей. Разве что пеленку поменяют. Целый день груднички лежат на спине. Матерей допускают в барак на кормление детей грудью два раза в день. В разных лагерях время на кормление отводилось по-разному. От 15 до 40 минут. Не успела докормить – надзирательницы отбирали у матерей малюток.

Так что Акур – типичный мамочный лагерь.

Таких яслей, детприемников и детских домов в стране оборудованы тысячи.

Органы НКВД столкнулись с жизненной проблемой: среди врагов народа оказались беременные женщины и матери с маленькими детьми на руках. Куда их девать и как содержать?!

23 октября 1940 года Приказом № 194, за подписью заместителя народного комиссара внутренних дел СССР Чернышева объявлена «Инструкция по санитарной службе тюрем НКВД Союза ССР». Ее четвертый раздел назывался «Содержание детей заключенных».

Это обширный и чудовищный по лицемерию и фальши документ.

Приведем лишь отдельные строки инструкции.

Из Общего положения:

При поступлении в тюрьму заключенных матерей, имеющих грудных детей, дети принимаются и содержатся в тюрьме в возрасте до полутора лет, т. е. до того возраста, когда ребенок перестает нуждаться в материнском молоке… (После полутора лет ни в чем материнском, помимо