Мрак приблизился с опаской. Постоял, зашел сбоку, но царьзаметить не изволил. Мрак зябко повел плечами. Царь, у горла которого он держалнож совсем недавно, лишь повел по нему мутным взором и снова рассеяннонаблюдает за рыбками и стрекозами?

— Желаю здравствовать, — сказал он опасливо. Потоптался наместе, шагнул ближе. Не получив ответа, сел на траву в трех шагах так, чтобыможно было сразу вскочить. — Как рыбка?

Додон досадливо повел бровью. Похоже, даже это движениеутомило. Поморщился, на бледном лике отразилось неудовольствие.

— Тебе нравятся? — буркнул он.

— Да, — поспешно согласился Мрак, — я ем все.

Опять царь почему-то покривил лик, отвернулся к озеру сосказочными рыбками. Мрак придвигаться не стал, только сказал громче:

— Я оттуда... сверху. Ты хоть помнишь меня?

— Нет, — буркнул Додон, — да и зачем? Здесь другой мир.Только как ты сюда попал? Впрочем, все равно... Здесь забываешь ту грязь, тумерзость, которой живешь всю жизнь. Здесь вечный покой, вечная безмятежность,вечное лето...

— И ни комаров, ни пыли, — согласился Мрак. — Эт не то,когда мы тебя волочили из города.

Додон взглянул на него искоса, в глазах промелькнула слабаяискорка узнавания, но на лице ничего не отразилось. Лишь сказал вяло:

— А... Ты тот вор, поединщик... Вы двое меня вырвали изгорода... Нет худа без добра. Так бы я сюда не попал.

Сильно ободренный, царь не ярится, нечаянно даже вблагодетели попал, Мрак заговорил понимающе:

— Самые счастливые, понимаю, не цари... а птахи небесные,что по дорогам ходят и кизяки клюют. А также бродяги им подобные, юродивые,нищие. У меня не царство, всего двое растяп и неумех было, так и то, знаешь,как натрясся? Это перед ними казался дубом несокрушимым, скалой замшелой,всегда уверенным, всегда прущим напролом! А на самом деле душа тряслась каковечий хвост!.. Ни сна, ни покоя не знал. И только потом, когда вывел их влюди, одного — в маги, другого в... гм... только тогда и смог вздохнуть свободно.Как зайчик скакал!

Царь смотрел исподлобья, но на лице проступал интерес. Неглядя, ухватил с блюда сочный плод, надкусил, брызнув соком, отбросил, скрививрожу.

— Это ты-то как зайчик?

— Еще веселее, — подтвердил Мрак. — Так я двоих ссадил сплечей, а на твоем горбу вон целое царство! И все сидят, ножки свесив. Мол, унас есть царь, пущай за все и ответствует. У нас же никто никогда ни в чем невиноват, все друг на друга пальцами тычут. А все вместе — на царя. Он виноват,что они на своих же соплях скользаются.

Царь хмыкнул, взял другую ягоду, начал есть. Тут же на ееместе возникла другая, незримые слуги Хозяйки работали на совесть.

— Даже землепашец, — рассуждал Мрак, — хоть в тыщи разсвободнее и счастливее царя, но и он помнит, что надо кормить семью, одеть иобуть детей, помочь престарелым родителям, вовремя вспахать, засеять и собрать,а потом еще и распределить зерно на всю зиму, чтоб до нового урожая хватило...А ежели бросить все к такой матери, да уйти куда глаза глядят без забот и тревог!Навстречу утренней заре... Еще и хвастать можно свободолюбием. Мол, не терплюжитейских пут, не хочу обыденности, хочу каждое утро встречать в другом месте,жажду повидать мир... И, побираясь, кормясь милостыней, можно в самом деле беззабот и тревог обойти весь мир, людей и страны посмотреть, и втихую презиратьтех, кто идет за плугом, не отрывая глаз от земли, кто подает ему кусок хлеба,дает кров на ночь. Да, можно ходить в лохмотьях, питаться коркой черствогохлеба, но быть счастливее тех, кого носят рабы на носилках. И потихонькусмеяться над ними...

Додон перестал есть, слушал.

— Так что, — закончил Мрак неожиданно, — ты меня убедил. Япришел уговаривать вернуться, но сейчас вижу, что это я дурак. И неправ. Ятолько буду просить Хозяйку, чтобы отпустила меня...

Царь повел дланью:

— Тебе здесь плохо? Оставайся. И ты будешь иметь тоже всеэто.

Мрак вздохнул, глаза с жадностью обшаривали красоту:

— Не ятри душу. Сам знаешь, хочется остаться. До свинячьеговизга хочется.

— Так что же?

— Да надо сказать твоим, чтобы не тревожились. Думают, чтотебя то ли разбойники укокошили, то ли дикие звери сожрали и не удавились.Плачут, дурни! Нашли из-за чего слезы лить.

Додон сказал невесело:

— Надо мной проклятие. То ли за мои проступки, то ли запроступки родителей... Сказано, что двое моих сыновей погибнут от моей жеруки... Ты знаешь, это свершилось, как я не пытался избежать. Мой сын погиб наохоте, когда я выстрелил в куст, куда только что метнулся олень...

— Я слышал об этом, — сказал Мрак осторожно.

— С того дня я поклялся больше не ездить на охоту. не братьв руки меч. Но когда проклятие сбылось, я решил, что заплатил сполна, теперьсвободен, и моему сыну ничего не угрожает... Но боги посмеялись и здесь!Сколько я не пытался, какие жертвы не приносил богам, у меня больше детей так ине было.

Мрак окинул его взором:

— Ты вроде бы еще не выжат досуха.

— Говорю, с тех пор детей у меня не было. Я начал менятьжен, брал наложниц, но все напрасно... Я не сказал тебе, почему я вдругоказался здесь?

— Еще нет.

— Когда я, освободившись от пут, направился к белеющимстенам Куявии, то забрел по дороге в избушку лесника. Там пряли две тихие милыеженщины. В доме было чисто, опрятно. По комнате бегал мальчишка, от взгляда накоторого у меня порадовалось сердце. Живой, смышленый, веселый, умненький...Женщины угостили меня жареным мясом, а я, желая посвятить мальчонку в будущиевоины, нанизал на острие кинжала кусочек мяса и пригласил его взять от царяКуявии. Мальчонка с радостью бросился ко мне, но так спешил, что споткнулся...

Голос царя прервался. Из-под плотно стиснутых век выкатилисьслезы. Лицо кривилось, он несколько мгновений беззвучно боролся с рыданиями.

— Неужто насмерть? — ахнул Мрак.

— Да, — прошептал Додон. — С разбега упал на острие. Он умермгновенно. Я зарыдал. Не знаю, почему такое отчаяние обуяло меня, но я хотелсам кинуться на тот же нож. А женщины, тоже плача, сказали, что таков мой рок.Это был мой второй сын, рождение которого семь лет назад утаили от меня.

Мрак кивнул. Царю не то, что царствовать — жить не хочется.А жив потому, что здесь вроде бы и не живет, а как бы существует в дурмане.

— Мне надо на свет, — сказал он тяжело. — Твоей роднесказать надобно. Пусть реветь перестанут. Да что реветь, радоваться должны!