…Так, Эйдкунен был первым заграничным селением, которое увидел Ф. М. Достоевский. Его молодая жена Анна Григорьевна описывала свои ощущения так:

«Мост между Вержболово (последняя станция на российской территории, сейчас это Вирбилис, город в Литве. — Прим. авт.) и Эйдкуненом… За ним — станция в немецком вкусе, большая, роскошно убранная, с беседками в саду. ‹…› Прекрасный вокзал, комнаты в два света, отлично убранные… Прислуга чрезвычайно расторопная.

Все пили, кто кофе, кто Zeidel Bier, пиво в больших кружках. Я вспомнила, что у меня остался один российский рубль, сказала об этом Феде, и мы пошли разменивать его в контору. Но в конторе никого не было, нам сказали, что можно разменять в буфете. Здесь мы купили папиросы, и Федя спросил себе пива…»

Известно, что Достоевский не любил немцев. Но вот марципановые пряники, которые он впервые попробовал именно в Эйдкунене, так ему понравились, что он не раз упоминал их — и в частной переписке, и в своих произведениях.

М. Е. Салтыков-Щедрин, впервые уехавший за границу в 1875 году, также «впечатлился» Эйдкуненом.

«Мокрое место, по которому растёт ненастоящий лес», «обиженное природой прусское поморье» — такими показались ему здешние пейзажи. Правда, тут же он отметил, что восточнопрусская «изба с выбеленными стенами и черепичной крышей ‹…› веселее, довольнее, нежели довержболовский почерневший сруб с всклокоченной соломенной крышей».

А сравнивая поля в Восточной Пруссии с российскими, он с привычным сарказмом писал:

«Земля здесь и наша нечернозёмная — одинаковы. Но у нас мужик рассуждает: „В случае, ежели Бог дожжичка не пошлёт, так нам, братцы, и помирать не в диковину“. А здесь: „Там как будет угодно насчёт дождичка распорядиться, а мы помирать не согласны“».

Эйдкунен Салтыкову-Щедрину не понравился. Как, впрочем, и вся Германия:

«В Германии нечего смотреть. Германию надобно читать, обдумывать, играть на фортепьянах — и проезжать в вагонах одним днём из конца в конец».

«Отель Вагнера» на Хаусзеештрассе в Эйдкунене, начало XX века

Но вот ведь что интересно: в 1860 году недалеко от железнодорожной станции Кибарты («соседа» Эйдкунена по ту сторону границы; теперь — Кибартай в Литве) родился Исаак Левитан, знаменитый русский живописец, умевший (как говорили искусствоведы) увидеть «истинное чудо в неброских и неярких пейзажах средней полосы России». Не потому ли, что в природе средней полосы искал он… «мокрое место» — акварельно-прозрачную страну своего детства?..

У Чехова, «певца сумерек» и близкого друга Левитана, Эйдкунен в произведениях тоже фигурирует — как некий символ свободы. В одном из рассказов Чехова герой, прокурор, едет с женой за границу. Жена — уродлива, сварлива, мелочна… Всю дорогу до Эйдкунена прокурор жуёт припасённые пирожки и бегает с чайником за водой. И лишь в Эйдкунене он решается на бунт: бросает жену в вагоне и едет в Париж в одиночку.

Наверное, это тоже не случайно — в смысле, символичность образа, упоминавшаяся выше. Как всякий приграничный населённый пункт, Эйдкунен был и космополитичен, и… если можно так выразиться, «контрабандичен».

Контрабандистов здесь было много. Иногда они даже решались «штурмовать» границу в открытую: с 1877 по 1881 год было убито и ранено 146 контрабандистов — не считая тех, кому удалось, получив пулю, всё же избежать задержания…

Но чаще провоз товаров осуществлялся тайно. Ничего экзотического, кстати, на себе не тащили — всё то же, что составляло сущность официальной торговли между Россией и Пруссией, но… БЕСПОШЛИННО.

Речь шла об очень серьёзных суммах: о десятках, если не сотнях тысяч марок. Так что пограничники не зря вели стрельбу на поражение — контрабандисты «залезали в карман» лично к ним.

Как-то жёны жандармских вахмистров из Вержболово попались в момент перетаскивания через границу 3,5 пуда (!) серебра в слитках, под кружевными платьями.

А у контрабандистов (зачастую — потомственных) были свои тайные тропы, условные знаки, «разведка» (крестьяне, якобы ищущие пропавшую корову, или «слепцы», типа заплутавшие и вышедшие к границе) и т. д. и т. п. Неслучайно именно через Эйдкунен — при помощи контрабандистов — в Россию доставлялась нелегальная большевистская литература.

В. И. Ленин пересекал здесь границу в 1895 году. Правда, ничего запрещённого при нём не было. Но он впоследствии настойчиво рекомендовал большевикам-подпольщикам «осваивать контрабандистские тропы». Через Эйдкунен в Россию шли также типографские станки, а накануне первой русской революции — и оружие. Местные контрабандисты охотно помогали «нелегалам» — естественно, не бесплатно…

Как и другие населённые пункты на территории Восточной Пруссии, Эйдкунен был выстроен без особых затей. В центре — Маркт-платц (главная торговая площадь, представляющая собой вытянутый прямоугольник). Вокруг — церковь, ратуша, суд, тюрьма, почта… Были здесь школа, больница (приют), пожарная часть… Все дома — из красного кирпича. В пользу «космополитизма» местных жителей говорит и то обстоятельство, что в Эйдкунене был не только лютеранский, но и католический приход, баптистская церковь и еврейский молитвенный дом.

В 1900 году здесь было 3708 жителей, в 1922-м Эйдкунен получил статус города (герб — в серебряном поле на зелёной земле червлёная печь с пламенем, ниже — серебряное колесо с двумя крыльями). В 1923 году жителей было 10 500, а в 1938-м нацисты по непонятной причине переименовали город в Эйдкау. Кстати, с его наименованием всегда возникали определённые разночтения: в русских источниках он значится и как Айдкунен, и как Эйдткунен.

Этот город на себе ощутил, как это опасно: быть «восточными воротами». Накануне Первой мировой войны Эйдкунен являлся… перевалочной базой всех шпионских резидентур (с Запада на Восток — и обратно). Именно отсюда в марте 1913 года пришли письма, стоившие в итоге жизни одному из самых ловких и эффективных агентов российской разведки — австрийскому полковнику Рёдлю.

Эти письма — в простых конвертах, со штемпелем Эйдкунена, без адреса отправителя, на «предъявителя такого-то документа, до востребования» — были перехвачены в Вене тайной почтовой цензурой. В «чёрном кабинете» (где находились лишь Самые Посвящённые цензоры) конверты вскрыли.

В одном — обнаружилось 4000 крон, в другом — 8000 крон. Без какой бы то ни было сопроводительной записки. Что в сочетании со штемпелем перевалочной базы шпионских резидентур — весьма настораживало.

Гинденбургштрассе в центре города, 30–40-е годы XX века