А очень скоро Кёнигсберг окажется фатально связанным с Россией.

В начале XVIII века на купеческом корабле «Святой Георгий» сюда поплывёт Пётр I — и тридцать пять его «волонтёров». Откуда, спрашивается, у хлопца испанская (в смысле, балтийская) грусть? Где, в каком сне увидел он, юный московский царь, штормовое Балтийское море и парусник, взлетающий на гребень волны?.. Не Азовское, не Чёрное, не чёрт-его-знает-какое-ещё, а именно ЭТО, ставшее ему необходимым…

Замок Кёнигсберг с южной стороны у Больверкгассе, начало XX века

Именно в Кёнигсберге русский царь впервые задумался о том, где и как он будет строить новую столицу. А в 1711 году, в очередной раз прибывая в Кёнигсберг — уже не на «допотопном» судёнышке, а на нескольких стройных яхтах, Пётр I взглянул на город критически.

Перед входом в город русские корабли были приветствованы тремя орудийными залпами из пушек крепости Фридрихсбург и с городских валов. Долго плыли по реке и каналам. Пришвартовались на Кнайпхофе, у Зелёного моста, прямо против дома Христофора Нагеляйна, который был доверенным лицом Петра.

Глубина Прегеля в этом месте составляла 30 футов. Пётр, узнав эту цифру, сказал: «Жаль, что не мне принадлежит этот город. Я бы устроил здесь военную гавань». И принялся объяснять Нагеляйну, как можно соорудить плотины для улучшения судоходства. Заодно похваставшись, что в Санкт-Петербурге против домов строятся небольшие причалы, и хозяин встречает почётных гостей на причале, как раньше — на крыльце… За это Санкт-Петербург уже прозвали «Северной Венецией».

Как известно, желание Петра владеть Кёнигсбергом исполнилось — хоть и не при его жизни, и ненадолго. В 1757 году, в ходе Семилетней войны (1756–1763), войска императрицы Елизаветы Петровны вошли в Пиллау (ныне Балтийск). Но это уже другая история, к парусникам относящаяся не очень. Разве что Андрей Болотов, историк и литератор, находившийся в то время в «русском Кёнигсберге», с восторгом писал о том, как в погожие дни по Прегелю «летят белые распростёртые паруса, и трепещут разноцветные флаги, и слышен шум от вёсел»…

Кораблестроение в Кёнигсберге развивалось с XVI века — на основе небольших ремонтных мастерских и маленьких доков возникали заводы и верфи. Год от года производство росло. В XVII веке ежегодно строилось восемь-десять парусников.

В 1785 году со стапелей сошло пятнадцать кораблей. В 1804-м — были построены семнадцать полнопарусных, типа «Фольшиффе»; четыре трёхмачтовых барка; два брига; семь галеасов (трёхмачтовых парусно-гребных).

И одно одномачтовое рыболовное судно типа «Шмак».

Потом строительство кораблей почти прекратилось — после войны с Наполеоном у Пруссии не было денег на столь дорогое удовольствие. С 1840 по 1850 год было построено всего двадцать парусников. А в 1855-м со стапелей сошёл первый стальной пароход «Шнелль». Дымивший трубой, лишённый красоты и изящества, но… быстроходный, не зависящий от силы ветра, устойчивый. Начиналась новая эра.

Впрочем, «последнему из могикан» ещё предстояло родиться. Правда, не в Кёнигсберге. 11 июня 1926 года в Везермюнде (ныне Бремерхафен) был спущен на воду один из крупнейших парусников в мире — последний четырёхмачтовый барк. При «крещении» он получил имя «Падуя» — он принадлежал к так называемой «Летающей Линии П» (имена всех судов этой линии начинались с буквы «П»).

Барк этот был из «винджаммеров», то есть «выжимающих ветер». В сущности, он задумывался как учебно-тренировочное судно, но был «поставлен» на маршрут Европа — Чили и приписан к Гамбургскому пароходству. Первым его капитаном стал Карл Шубер, а в 1938–1939 годах, под командованием Ричарда Вендта, «Падуя» установила небывалый для парусных судов рекорд по скорости плавания. Путь по маршруту Гамбург — Чили — Австралия — Гамбург был проделан за 8 месяцев 23 дня! А чуть позже «Падуя» добежала от Гамбурга до чилийского порта Талькауано, обогнув мыс Горн, за 87 суток!

И вернулась обратно… за 94 дня.

Без преувеличения можно сказать, что «Падуя» была национальным достоянием немцев. (Барк «Магдалена Винен II» — нынешний «Седов» — четвёртый по величине парусник в мире, строился как грузовое судно и был лишён изящества линий, присущего «Падуе»). Четырёхмачтовый красавец много раз «снимался» в кино (самые значительные ленты с его «участием» — «Большая свобода № 7», 1935 год; «Мятеж на Элсиноре», 1935 год; «Сердце и якорь», 1940 год).

В 1946 году «Падуя» — в качестве военной репарации — была передана Советскому Союзу. Парусник получил новое имя — «Крузенштерн». Видимо, воспитанные на «парусах» Лермонтова, Жюля Верна и Грина, советские чиновники не решились погубить судно — при всей его очевидной «бесполезности»…

Правда, в 1952 году барк нарекли прозаически — «Плавбазой № 14», но уже в 1961-м парусник снова стал «Крузенштерном». И тогда же отправился в своё первое — под этим именем — атлантическое плавание. Сначала «Крузенштерн» был приписан к Риге, потом — к Таллину, а в 1991 году, после распада Союза, обрёл новую «прописку» в Калининграде.

Набережная Прегеля у Зелёного моста, начало XX века

Сейчас «Крузенштерн» — единственное в мире судно «Летающей Линии П», которое — тьфу-тьфу! — до сих пор в строю. Курсанты Военно-морского института и Балтийской государственной академии, проходящие на «Крузере» практику, могут многое рассказать о том, с каким благоговением относятся к нашему паруснику во всех портах, куда он заходит. По крайней мере, когда мои знакомые курсанты, отпущенные на берег в одном испанском порту, расположились выпить пивка на скамеечке в городском парке и за это преступление (по тамошним-то законам!) их прихватила полиция, магического слова «Крузенштерн» оказалось достаточно, чтобы в полицейском участке с ребятами сфотографировались все, кому не лень, потом купили им пиво взамен конфискованного (!) и подвезли до «Крузера», чтобы ещё раз сфотографироваться — теперь уже на «романтическом фоне». Что ж, если люди не разучились любоваться парусами — значит, ещё не всё потеряно?..

Кёнигсберг по праву можно назвать городом монаршей любви и династических браков. И речь не только о прусской королеве Луизе, влюблённой в нашего Александра I (и умершей два века назад, 19 июля 1810 года). Именно здесь «совершались на небесах» русско-прусские встречи, судьбоносные для всей остальной Европы.