В то время под боком у Филиппа-Августа, и не где-нибудь за Ла-Маншем, а на родном берегу, в Нормандии, точили зуб на франкский престол ещё не вышибленные за море благородные Плантагеноты, любезные родственники, стерегущие малейшую возможность примерить венец Каролингов. А потому — первая крепостная стена на берегу Сены была заложена задолго до вожделенного похода в жаркие страны. Если уж точно — оснащаемая по ходу башнями, стена строилась и замыкалась в кольцо около двадцати лет. Потом, на лугу перед главной, Луврской башней, выросла и сама крепость, превратившаяся в королевский замок. Ибо, по практичным соображениям, королю надоело кочевать из одного Луарского замка в другой, и он навсегда перенёс резиденцию в Лютецию, а главное — вывез туда арсенал и казну. А где мошна — там и столица, не так ли?

Несмотря на солидный возраст — четыре века! — замок до сих пор поражал мощью и неприступностью. Центральный донжон защищался десятью башнями, ощетинившимися зубцами, с нашлёпками машикулей — навесных бойниц для обстрела сверху; ров вокруг стен был осушен и засыпан совсем недавно — за ненадобностью и для уменьшения сырости, но нетрудно было представить, что, наполненный водой из Сены, от которой его сейчас отделяла тонкая перемычка, он превращался бы в ещё один неприступный для врага рубеж. Отдавая дань заслугам славных предков, после постройки нового Лувра — уже дворца, а не крепости — прежний, хранящий до сих пор множество легенд, а заодно и сокровищ, сносить не стали.

К тому же, прозорливо восприняв намёки советников на возможный рост двора, на необходимость гостевых покоев при расширении связей в Европе и прибытий новых делегаций, Его величество Генрих распорядился провести в Старом Лувре ремонт, расширив и переоборудовав жилые покои в соответствии с современными понятиями о бытовых удобствах. Были обустроены отдельные очаги с дымоходами, теплые спальни, библиотеки и книгохранилища, и даже картинная галерея. По выражению шута Пико, «… весьма похоже, что эту берлогу ты обустроил для себя, сын мой, чтобы время от времени прятаться от чересчур прилипчивых особ…» Генрих ничем не выражал своего согласия. Но и не возражал.

…И мало кто задумывался над тем, что ровная и обширная площадка Луврской башни, в отличие от двускатной крыши нового дворца, щедро усеянной башенками и оконцами, прекрасно подходила для того, чтобы принимать уставших от перелёта драконов.

Должно быть, именно по этой причине на время франко-англских переговоров королеву бриттов со свитой разместили именно здесь. Поскольку время от времени к ней со свежими вестями прилетал посетитель, с особенностями которого невольно приходилось считаться.

…Но в этот прохладны апрельский вечер случилось неожиданное. Гость явился не один. Вместе со знакомыми королеве и придворным белоснежными крыльями в воздухе захлопали тёмные, оттенка красного гранита. Площадка, вымощенная широкими плитами, приняла двоих драконидов, не дрогнув, хоть каждый из них в состоянии был унести на себе, пожалуй, не менее трёх человек. Крылатые существа, считавшиеся мифическими, сложили крылья — и вот уже на башне обрисовались две человеческих фигуры: одна в светлом, другая в тёмном одеянии.

Мужчина средних лет в плаще, подбитом горностаем, что указывало на принадлежность царствующему дому, кивнув спутнику, скрылся в двери, ведущей на винтовую лестницу, а оттуда — в гостевые покои. Тот, что постарше, остался. Подойдя к массивному зубцу, глянул вниз, затем на стены, оценил цепочки караулов из дежурных гвардейцев. Те, заметив его внимание, отсалютовали… Предупреждены. Узнали. Что ж. Хоть он и редкий гость в этих краях, но его помнят, это приятно.

Застучали по лестнице торопливые шаги. На площадку, сдерживаясь, чтобы не перейти на бег, вступила женщина, вслед за ней выглянула из дверного проёма башенки ещё одна, но нерешительно замялась.

— Ах, дорогой друг!

В речи молодой рыжеволосой красавицы, появившейся первой, явственно слышалось округлое бриттское r. С улыбкой она протянула мужчине обе руки. Тот с удовольствием приложился к пальчикам, унизанным драгоценными кольцами, отечески поправил на женщине меховую накидку.

— Хоть с-с-скоро и май, но вечер холодный, моя нес-с-сравненная, поберегите с-с-себя… Рад наш-ш-шей вс-с-стрече, прекрас-с-снейшая!

Удивительный шипящий выговор придавал гостю непостижимый шарм и обаяние. Хоть и без того он был хорош, хорош… Чеканный медальный профиль, насмешливая улыбка, твёрдый подбородок, прищур янтарных глаз… Он возвышался почти на голову над королевой, но склонялся к ней не с придворной угодливостью, а с искренней симпатией.

— Ах, дорогой друг, — выдохнула Елизавета. — И я… как же я вам рада! Отчего вы так редко балуете нас своими посещениями?

— Да вс-с-сё от того ж-ш-ше, дорогая… — Драконид насмешливо махнул в сторону топчущейся неподалёку девушки, так и не решившейся приблизиться к своей госпоже. — Ни к чему лиш-ш-шние сплетни, особенно с-с-сейчас, на ваших почти что брачных переговорах. Думаю, вы с-с-спокойно можете отослать леди Джейн. Ваш-ш-шей целомудренности з-с-сдесь, на открытом мес-с-сте ничто не гроз-с-сит, но в то же время нам не нужны лишние уш-ш-ши, не так ли? По этим-то причинам я и предпочёл приглас-с-сить вас сюда, а не спускатьс самому. Не с-с-сочтите за дерзость, но, думаю, для старика это простительно.

— Не наговаривайте на себя, милорд!

Елизавета лукаво улыбнулась. Несмотря на нечастые встречи, своеобразную манеру драконида красоваться и напрашиваться на комплименты она успела изучить. — Да за вами не угонятся многие пажи, вздумай они с вами состязаться… Леди Фэрфакс, — повернулась к фрейлине, — вы свободны. Ступайте, ступайте. С милордом Арманом я в такой же безопасности как в Букингемском дворце.

Присев в реверансе, девушка с нескрываемым облегчением вздохнула и поспешила удалиться.

Старый Герцог[1] взмахнул рукой — и вихрь, набирающий силу, вдруг расшибся о какое-то препятствие. Словно башню накрыло невидимым колоколом, под который не смели заглянуть ни ветер, ни звуки…

— Вы, как всегда, обо мне заботитесь, — отметила с удовольствием королева, поправив меха. — Если бы вы знали, как приятны знаки внимания, оказываемые не по долгу службы или из желания угодить, но от чистого сердца!.. — Внезапно спохватилась: — Да, я помню, вы избегаете слишком долгого пребывания в человеческом обличье, и обычно принимаете его для чрезвычайно важных разговоров. Как бы я не дорожила каждой минутой общения с вами, мой драгоценный друг, но не стану потворствовать своему эгоизму. Чем я могу вам помочь?

— Ах, Бесс…

Мужчина ласково усмехнулся. Небрежно достал из кармана камзола крохотную шкатулку, отщёлкнул крышку. На ладонь королеве легла прелестная грушевидная жемчужина на золотой подвеске.

— Кажется, вы разыскивали нечто подобное для новой диадемы.

— О-о… — только и прошептала Елизавета, в одно мгновение превратившись в очарованную чудом девочку. — Перегрина! Она вернулась!

— Да, предс-с-ставьте себе. Найти её помог один ветер: такой же убелённый с-с-единами, как и я… — С усмешкой провёл по собственной шевелюре, белой, как снег. — Но непоседливый, как юнец. Можете с-с-смело возвращать её в с-с-сокровищницу или вс-с-ставлять в ожерелье; но послушайтесь доброго с-с-совета, подбирайте оправу крайне внимательно! Иначе из-за своей формы и несовершенс-с-ства обрамления она ещё не раз ускользнёт от Тюдоров, и тогда уж точно вернётся в Ис-с-спанию… Однако это вс-с-сё мелочи, для вс-с-ступления. С-с-скажите-ка мне следующее, дорогая Бесс: чем это вы занимаетесь?