— Многожёнство для нашего общества — этап, давно пережитый и пройденный; или забыли вы, что у ветхозаветных патриархов имелись и жёны, и наложницы, и что Исаак, прежде, чем жениться на любимой Ревекке, вынужден был по закону сперва взять в жёны её старшую сестру Лию? И что когда жена Иакова оказалась бесплодной, то сама приводила мужу рабынь и служанок, дабы тот мог продлить свой род через иных женщин? Но род человеческий возмужал — и сам вернулся к заветам праотца своего Адама, которому Гоcподь сказал: да прилепится жена к мужу, и будут двое — един дух и едина плоть… Двое, дети мои. Иного на земле христианской не будет. А то, что жёны ваши перенимают некоторые чужеродные традиции — так не веру же! И разве обычай прятать лицо своё от праздных взглядов не поощряет в девах скромность и целомудрие? Не забивайте же свои многомудрые головы пустяками, дети мои, а молитесь, чтобы добрые начинания, пришедшие к нам дружественных земель, шли нам на пользу, как идут на пользу великие познания в медицине и фармацевтике, коими обогащаются сейчас закрома учёных и медикусов. Молитесь — и пользуйтесь новыми знаниями; а уж за крепостью устоев предоставьте следить мне. Я на то свыше и поставлен.

И впрямь: возмущённые голоса вскоре утихли, а на улицах столицы Галлии стало намного спокойнее. Чище. Радостней… Впрочем, последнее было вызвано не только обилием иноземных нарядов ярких расцветок, но и стремительно налетевшей весной. Под жарким солнцем, вспомнившим, наконец, что апрель — время ручьёв и первоцветов, снег, вываленный последней метелью на город, сгорел за три дня. Луара вздулась настолько, что поднялась почти до моста, отделяющего от города полуостров с Гайярдом на излучине, залила низины старого парка, превратив замок в настоящий остров. Однако сам Эстре раскинулся на более высоком берегу и затоплен не был, в чём усматривали проявление божьего благоволения над городом: редко случалось, что паводок обходился без жертв, а нынче — ну, ни одной!

А когда после обильного дождя, унёсшего с булыжных мостовых осевшую за зиму золу и шлак, в умытой черепице крыш, в сусальном золоте куполов и шпилей собора многажды отразилась радуга, самая ранняя, самая первая в этом году — вот тут-то и поверили, наконец, слухам, дотянувшимся из Марселя. Ба, да это же не иначе, как явление чудесной восточной гостьи притянуло на Эстре благодать! Ведь страшная метель, грозящая похоронить под собой город, утихла сразу после её приезда! Но теперь сколько снега, растаяв, напитает живительной влагой поля и виноградники, принесёт урожайное лето и сытую зиму! И, по всем приметам, лето грядёт мягким, не засушливым; языческие божества, которым втайне до сих пор приносят щедрые бескровные жертвы рыбаки и земледельцы, приняли, говорят, нынешние дары благосклонно, и обещают щедрые косяки рыб в морях и реках, изобилие дичи в лесах… А светлая луна, вкупе с лопнувшей и разлетевшейся на тысячи кусков кометой вещают о временах мирных, не кровавых. Быть пахарям на тучных пашнях, а не в тяжёлых сражениях. Быть отарам и стадам на пышных лугах, наливаться соком тугим лозам, лопаться от спелости грушам и яблокам… А всё почему? Потому что гостья оказалась Счастливой. Вот так, братие.

А что она другой веры — так недаром, говорят, сама герцогиня Марта озаботилась показать ей обитель Святой Урсулы: и сам монастырь, и сиротский приют, и школу для девочек… Гостье, говорят, очень понравилось благолепие и спокойствие, и с настоятельницей они беседовали долго и приятно. Глядишь, задумается-то иноверка, знаки-то свыше не просто так даются.

Ничего этого Ирис не знала. Жила себе в Гайярде, отдыхала душой, раздавала подарки из прибывших, наконец, сундуков, перебирала наследство покойного мужа — что в нынешний Университет отправить, что в Лютецкий и Сорбонну… И старалась не думать о будущем. Главное на сегодняшний день — исполнить волю покойного эфенди. А о повелении Хромца и его страшном предупреждении она подумает позже, когда, выражаясь иносказательно, отдаст все долги великому человеку, подарившему ей однажды свободу.

Свободу. Сейчас, как никогда, она наслаждалась ею.

И уже не так и манила к себе Лютеция, ведь Эстре оказался настолько красив и приветлив! Хотелось объехать всю Франкию: заглянуть в Нормандский Город Солнца и своими глазами увидеть змеелюдей, побывать в Старом Лиссе, сгоревшем когда-то дотла и покинутом, а нынче — отстроенном заново не кем-нибудь, а эльфами, рассадившими вокруг густые леса. Да что далеко ехать! Совсем рядом, в полутора десятках лье, стоял Роан, славный град, прославивши имя Жанны-девы, бабушки нынешней герцогини Эстрейской, и там же заманивала новых учеников медицинская школа, основанная доктором Полем… ах, простите Полиной Модильяни, и туда бы привезти часть книг и свитков… А ещё — Доротея Фуке приглашала её «со всем семейством» — понимай так: и с Мэг, и с верными Али и Назаром — в Бриттанию, в чудеснейший замок, доставшийся ей от первого мужа. В Бриттанию! Ирис сразу подумала, что оттуда рукой подать до родины Мэг и…

Эйлин. Её покойной матушки-ирландки. Какая она, её отчизна?

А главное, что отпадала надобность в утомительном морском путешествии. В случае согласия, Макс Фуке обещал доставить её на Альбион в считанные минуты, через Старый Портал, который скрывался как раз в погребах замка, принадлежащего когда-то Александру Смоллету. [1]

Надо было как следует всё продумать. Столько прекрасных и интересных мест так и притягивало к себе! А она — свободна, и вольна ехать, куда захочет! Это пьянило, должно быть, сильнее запретного вина.

Ирис уже поняла, что оказалась очень богатой женщиной. Огюст Бомарше, прибыв недавно из Лютеции, занялся её деловыми бумагами — и подтвердил, что в хранилище Эстрейского банка есть её личный шкафчик-сейф, набитый до отказа золотом и драгоценными каменьями. По словам служащих, личная сокровищница была открыта представителем Аслан-бея ещё пятнадцать лет тому назад, и пополнялась ежегодно, при минимальных затратах — символической плате за хранение и безопасность капитала. Когда Огюст шёпотом (из великого почтения) назвал сумму её состояния, Ирис сперва не поняла, много это или мало. Консул перевёл пистоли в акче, затем в дирхемы — и девушка едва не зарыдала. Её любимый эфенди заботился о ней и здесь, и сейчас, продумав до мелочей всё, лишь бы обеспечить достойную жизнь своей джаным.

Она пока понятия не имела, что будет делать с этакими деньжищами. Но беспомощной себя не чувствовала. В Серале в числе наук, обязательных для прослушивания юным одалискам, было искусство ведения домашнего хозяйства. Каждой деве прививали понятие о том, как распределять расходы на содержание дома и слуг, на закупку продуктов, на одежду и обувь, знать, из чего состоят доходы. В пример приводили саму валиде, которая держала свою казначейшу в ежовых рукавицах и не ленилась время от времени — не реже, чем раз в неделю — заглядывать в расходные книги. Да ещё посылала мальчиков на рынки, проверить цены, и частенько приглашала к себе негоциантов, особенно из далёкой Гааги, посоветоваться, куда лучше вложить деньги для сохранения и роста…

Но с недавней поры Ирис не давала покоя одна мысль. Ей вдруг страстно захотелось иметь собственный дом в Эстре.

Конечно, не такую громадину, как Гайярд. Но… чуть просторнее, чем дом её покойного мужа. Возможно, даже поместье. Потому что садик, оставленный в Константинополе, с крошечным прудом, небольшим розарием и тремя делянками целебных трав, стал для неё катастрофически тесен. Она тут-то, в Гайярде, из-за неимения цветов, разговаривала поначалу с ещё спящими деревьями, хоть и старалась не обнаруживать лишний раз свой дар; и тянувшиеся к ней оживающие тугие почки каждый раз вызывали восторг и умиление. А затем догадалась: подтолкнула к цветению ивы над рекой, разбудила первые крокусы и гиацинты, несколько красавиц берёз на радость детишкам закапали сладким соком… Ах, как ей хочется поместье или дом с большим-большим садом, где она могла бы, не боясь чужих взглядов, позволить своей магии раcкрыться в полную силу… Свобода и сад — что ещё нужно цветочной фее?